Уже дома у Ховрина Оська спросил:
– А почему она сказала “коллега”? Я же у вас не работаю.
– Как это не работаешь? Одна заметка – случайность, две – тенденция, три – постоянное сотрудничество. Ты теперь наш нештатный корреспондент… Надо бы тебя окрестить соленой водой в честь бога морей и нашей газеты. Два литра за шиворот…
– Хорошо, что здесь нет соленой…
– Сгодится и пресная. Головой в раковину… Мама, воду сегодня не отключали? Вот и чудесно!
– Ай!..
Развеселившийся Ховрин ухватил Оську поперек туловища и хотел потащить на кухню.
– Спасите! Анна Матвеевна, он меня утопить хочет! Пусти, куда ты меня тащишь! Ой… Простите…
Ховрин бухнул его на диван.
– Не надо извиняться. Все друзья говорят мне “ты”. Обращения на “вы” я требую только от чиновников.
И Оська стал говорить Ховрину “ты”. Правда сперва с непривычки еще “выкал” порой, но скоро привык.
Однажды Оська пришел и увидел, что на столе прислонен к компьютеру цветной фотоснимок: среди заснеженных деревьев стоят женщина в рыжей шубке и мальчик лет семи – в красной куртке и в большущей меховой ушанке.
– Это кто?
– Это… вот прислали вчера. Моя супруга и мой наследник, Александр Яковлевич.
– А… они где? – И Оська застеснялся.
– Предвижу невысказанные вопросы. Отвечаю сразу: нет, развода не было. Просто она уехала к родителям в Федерацию, потому что там, говорит, безопаснее. Особенно для Шурки. Это произошло четыре года назад, после… одного случая. Когда мою физиономию, и без того малосимпатичную, лишили симметрии… – Ховрин опять привычно поскреб шрам на щеке.
– А что за случай?
– Как-нибудь потом, коллега…
– А… они где живут?
– В Лесногорске. Это почти рядом с большим городом Среднекамском. Слышал о таком?
– Слышал… – И чуть не сказал “Какая же там безопасность?” Но прикусил язык. Пришлось бы рассказывать про Норика. А Оська не хотел. Все из-за того же суеверного опасения.
– А вы … видитесь иногда?
– Видимся. Иначе бы я совсем извелся… особенно без Шурки. Думал даже: не похитить ли пацана?
– Ну и похитил бы!
– Технически это дело не трудное. Да нельзя такому мальчонке без мамы… Я по себе знаю. Семь лет было, когда родители развелись. Уж как я любил отца! Но когда встал вопрос – с кем жить? – в маму вцепился накрепко… Впрочем, у разных людей бывает по-разному…
“А если… у мамы и папы случится такое же? Нет, не надо!” – Оська торопливо нащупал под свитером шарик.
Ховрин взял снимок, хотел спрятать в стол. Дернул ящик раз, другой. Нет, заело. Ховрин рванул изо всех сил. Ящик выехал из стола почти целиком, Ховрин подхватил его, Оська тоже. На пол полетели всякие бумаги. А в ящике… Оська увидел там плоский вороненый пистолет.
Делать вид, что не заметил, было глупо.
– Ух ты…
Ховрин тут же прикрыл пистолет листами. Вдвинул ящик толчком.
– Дитя ненаглядное! Нигде, никогда, никому ты не скажешь,
– Конечно… Потому что он без разрешения, да?
– Что за чушь! Все разрешения, какие полагаются, у меня есть. Потребовал и получил, когда… в общем, опять же после этого. – И Ховрин снова тронул шрам. – Но мы договорились: про такие дела как- нибудь потом.
Перед новым годом Анна Матвеевна и Ховрин сделали Оське подарки. Она – зеленовато-голубую, под цвет тетрадки, шариковую ручку. Он – синюю кепку-бейсболку с вышитой золотом надписью “Посейдон Ньюс”.
– Фирменный заказ. Вручается только работникам редакции и самым приближенным к газете людям. Дождись весны и носи с гордостью, как адмиральскую фуражку.
Анна Матвеевна с удовольствием поправила бейсболку на Оськиных волосах.
– По Ос
…А другой новогодний подарок, неожиданный и чудесный, сделала Оське и маме судьба. Прилетел домой отец!
Он вернулся не насовсем, а лишь на две недели, чтобы продвинуть какие-то дела и решить какие-то вопросы в пароходстве. Потом он должен был опять улететь в порт Росарио-де-Санта-Фе, где томился в аргентинском плену ни в чем не виноватый “Соловьевск”. Судьба теплохода должна была решиться к весне и тогда уж папа окончательно вернется домой. Но даже и эти две недели были сплошным праздником. С елкой, с гостями – папиными друзьями, с прогулками по городу, который наконец оттаял, потому что со Средиземного моря пришел теплый циклон. Ветер теперь пах лимонами, а на газонах проклевывалась зелень.
За столом папа своим баритоном пел любимые песни: “Море шумит”, “В ненастный день у мыса Горн”, “И все-таки море останется морем…”
Мама в эти дни расцвела, а то ведь была похожа на девочку из кино о блокадном Ленинграде.
Лишь последний день папиного отпуска был грустным. Но тут уж ничего не поделаешь.
В середине дня мама поехала провожать отца в аэропорт. Оську уговаривали остаться. Он уговорился довольно быстро, потому что не любил проводы – в них никакой радости, лишь томление и скрытые слезы.
– Лучше сходи к своему Ховрину, – посоветовала мама. – Ты за все каникулы не был у него ни разу.
Оська послушался и побежал.
Он позвонил. Услышал, как Ховрин сказал через всю квартиру:
– Толкайте, не заперто!
Вот новости! А еще пистолет держит в ящике…
В квартире было не прибрано. Куртка Ховрина упала с вешалки и лежала на полу. Оська повесил ее. Вошел к Ховрину. Были задернуты шторы. Ховрин сидел спиной к Оське у включенного компьютера. Не оглянулся.
Оська сразу сказал:
– Ховрин, что случилось?
Он не стал угрюмо молчать и томить Оську.
– Мама умерла.
Оська где стоял, там и сел на пол.
Так они сидели с минуту.
Оська встал, подошел, обнял Ховрина сзади, уткнулся подбородком в обтянутое свитером плечо.
– Когда?..
– Девятый день сегодня…
– Господи… И я ничего не знал.
– Я подумал: пускай будешь помнить ее живую. А похороны… успеешь еще в жизни наглядеться на это дело. К тому же праздник у тебя, отец приехал…
– Ну и что? Я бы… – И вдруг Оська почувствовал бесполезность слов.
Ховрин высвободил плечи, грудью лег на стол, обхватил затылок.
