– Боцмана. Которой он мне рот заткнул…
– Кто заткнул? Оська, ты не бредишь?
– Ох, да ты же не знаешь… Он меня скобой к контейнеру… а в рот платок…
– Стоп! Расскажи подробно.
Оська рассказал подробно.
– …И на горле, кажется, ссадина… ну да! Вот…
– Не знал я. Точно всадил бы в гада всю обойму…
– Разве ты его не застрелил?
– Да что ты. В мякоть у локтя…
– Я видел… Я думал, через локоть в грудь…
– В сторону…
– Ну и ладно. А то еще заставили бы доказывать, что не виноват.
– Доказывать все равно придется много. Эти ребята из патруля, они же заварили кашу по своей инициативе. То есть по моей… Без санкции высокого начальства. Конечно, при некоторых обстоятельствах они имеют право, но… Еще неизвестно, как начальство отнесется… Впрочем, вина этих морячков налицо. Тайная провозка заключенных, попытка убийства с целью сокрытия следов… Контейнер-то поймали буквально за хвост. Спасибо твоему тросу, задержал на время, а потом полетела скоба…
– Ой…
–Что?
– Я потерял барабанщика. Ольчика… Наверняка там, на палубе. Ховрин, можно вернуться?
– Нельзя, – серьезно сказал Ховрин. – Я понимаю, но нельзя. Судно же под арестом. Сейчас его конвоируют в гавань погранзоны…
– Жалко барабанщика.
– Жалко… Но, значит, такая у него судьба, Он сделал все, чтобы спасти тебя, и… ушел… Ах, какая досада!
– Что?
– То, что сразу мы не знали твою историю. Надо было там же внести в протокол. Теперь попробуй доказать, что этот подонок хотел утопить тебя с контейнером.
– Не все ли равно?
– Можно было бы впаять ему еще одну статью: покушение на жизнь несовершеннолетнего.
– Да он же все равно покушался! Когда стрелял в меня!
– Не стрелял он, не успел. Это я выстрелил. А он теперь будет говорить, что хотел только попугать…
– А мне показалось, что выстрелил, – с сожалением пробормотал Оська.
– В такой момент чего не покажется…
– Ховрин… Знаешь, как обидно было умирать? Главное, совсем рядом со своими. И ты недалеко, и яхта у борта, а никто не слышит, как я мычу… – Оська всхлипнул.
Ховрин не стал утешать. Сел рядом, положил Оськину голову себе на колени, стал гладить волосы. Оська глотнул слезы и прошептал:
– Я только не понимаю: почему он меня сразу не кинул за борт. Со скобой на шее… Меньше возни было бы.
– Наверно, рассчитал: если откроется, его не смогут обвинить в убийстве. “Я, – скажет, – просто привязал мальчика к контейнеру, чтобы шума не было…” Всех убеждал бы в этом… а может, и себя…
– Ховрин, а вот такие, как он… они люди?
– Увы. Как ни странно, да… Только другой породы… Хорошо, что он не успел выстрелить. Мог бы и попасть. Что я сказал бы тогда твоим родителям?.. Господи, а что я скажу им теперь?
– Ничего. Прокатились на яхте… Я маленько ободрался, зацепился за трос.
– Сегодня – ничего. Завтра – ничего. А потом все станет известно. Я же не могу не дать материал в газету. А тебе, наверно, придется давать показания, ты один из главных участников… Мама и отец после этого не подпустят тебя ко мне на полмили…
– Ховрин, ты же ни при чем! Я сам полез на “Согласие”… Можешь даже отлупить меня за это линейкой!
– Спасибо за разрешение.
– Ховрин… а с мамой Норика и с другими теперь что будет? Их… куда?
– Сперва, наверно, поселят на погранбазе. А там будет видно…
– Их не выдадут?
– Едва ли. После истории с контейнером наше правительство не захочет выглядеть пособником убийц…
– А когда Норик сможет увидеть маму?.. Ховрин, ты чего молчишь?
– Ось…
– Что?!
– Не вскакивай… Я сразу хотел сказать, да не решался…
– Что?! Они убили ее?!
– Нет, что ты! Но ее и еще двух женщин не оказалось среди арестованных.
– А где они?!
– Те, кто был в контейнере, сказали, что этих троих отделили еще при посадке. Увели куда-то…
Вот так… Минуту назад была в Оське усталая радость победителя, и разом – нет ее! Только боль в затылке и ободранных ладонях. Только опять гадкий запах во рту. Только…
– Оська! Только не вздумай снова слезы пускать!
“Слезы, не слезы – какая разница? Это ничего не изменит. Ни-че-го…”
Между кокпитом и бортом была неширокая полоса палубы. Оська лег на нее грудью. Свесил руки и голову. Внизу, в метре от палубы, бежала назад бурливая вода. Зыбь по-прежнему подымала и опускала “Маринку”, только быстрее, чем ночью – потому что шла навстречу. Потом сделали поворот, и ветер опять стал почти попутным. Вода была зеленой и прозрачной, потому что совсем рассвело. Открылся Город. Из-за него выплывало золотое солнце.
Каким праздничным, каким победным был бы этот рассвет, если бы…
А теперь что? Теперь еще хуже, чем прежде. Раньше хоть было точно известно – везут в Цемесск. А теперь где искать ее, маму Норика? После того, что случилось, упрячут неизвестно куда.
“Это я виноват…”
Видимо, сказал это Оська вслух.
– Ни в чем ты не виноват. Наоборот.
– Ага. Скажи еще: “Ты сделал все, что мог”.
– Ты сделал все, что мог. Даже больше…
– Норику от этого будет не легче.
– Да. Но тебе должно быть легче.
– С какой стати? Если ему плохо… Что я ему скажу?
– Пока ничего не надо говорить. Сперва попытаемся что-то узнать… Может, все еще повернется по- хорошему.
Но Оська не верил, что повернется по-хорошему. Раз уж сорвалось, покатится под уклон. Всё хуже, хуже…
Но почему вышло именно
А если бы не потерял? Не все ли равно… Оська чувствовал, что злые дела множества взрослых людей сильнее волшебства всех на свете ольчиков… если даже верить в это волшебство всерьез…
Шарик на цепочке вдавился в Оськину грудь. Оська повозился, вытащил шарик, зажал в кулаке. Гладкая бусина быстро затеплела. Словно даже толкнулась в ладони…
“И ты не можешь помочь, – без упрека, устало сказал ему Оська. – И Даниэль…”
Но все же где причина неудачи? Ее
