Закатное солнце, бившее в окно, бросало оранжевые отсветы на стены, листы бумаги на столе, на осунувшееся, небритое лицо Антуана де Камдье. Бальи сидел, обхватив голову руками, весь уйдя в тягостные мысли.
Господи, ну почему этому надо было случиться именно в его бальяже, за что ему такое наказание?! Ведь в округе не было особой нищеты в сравнении с соседями, и дворяне особо не лютовали, и прево.[3]
не так чтобы лихоимствовали. Здешний народ, конечно, подкосила война с империей, но то было уже пять лет назад.
Как все таки скверно получилось! С самого начала все пошло вкривь и вкось. Часа через полтора после ухода отца Жоржа и коменданта к нему явился весьма взволнованный городской эшвен[4] Симон Павель и сообщил, что среди жителей Вокулера пошли разговоры о появлении в Лотарингии сына покойного короля Людовика Х, вовсе не умершего будто во младенчестве, как было объявлено три десятка лет назад, а спрятанного верными слугами отца, дабы избежать козней врагов. И теперь принц собирает войско, желая вернуть себе корону. В двух словах поведав эшвену о разыгравшемся бунте и наказав немедленно сообщать любые подозрительные известия, бальи принялся лихорадочно обдумывать: не связан ли как-то бунт с этим, сулящим возможно еще большие неприятности, слухом, и – чем черт не шутит – не происки ли все это давнего врага: императора Карла Богемского.[5]
Попутно он пожалел о том, что так опрометчиво рассказал о бунте известному своей болтливостью Павелю и, как оказалось, пожалел напрасно. Явившийся с докладом городской сержант[6] сообщил, что в одном из трех вокулерских кабаков вспыхнула драка между завсегдатаями и приехавшими на рынок крестьянами. Стража палками разогнала пьяных буянов, но при этом кто-то из разбегавшихся в разные стороны мужиков выкрикнул, что недалеко пришествие избавительницы и что скоро вот ужо всех стражников и приставов развесят за срамные места. Из этого бальи с грустью заключил, что слухи о бунте успели просочиться в город. Гоня прочь недобрые предчувствия, бальи кликнул писца и принялся составлять донесение сенешалю[7] Шампани.
От этого занятия его оторвал явившийся к нему собственной персоной отец Жорж. Пыхтя и отдуваясь, он поведал, что почти у самых ворот аббатства его остановил, надо полагать, уже окончательно выживший из ума дряхлый старик и простодушно спросил: знает ли святой отец, что на землю спустилась сама Мария Магдалина, чтобы спасти Францию? На истерический выкрик настоятеля – от кого тот слышал эту чудовищную ересь? – старец спокойно ответил, что так говорят жители его деревни, а им об этом сказал человек, видевший посланницу небес воочию.
В довершение всего беда пришла оттуда откуда ее меньше всего ожидали. Вскоре после того как пробило три часа пополудни, ему доложили что его хочет видеть лейтенант вокулерского гарнизона. Тот сообщил, что комендант Ивер на службе не появлялся, а слухи в городе ходят весьма тревожные.
После не слишком долгих поисков доблестного Гийома Ивера обнаружили в чулане заведения Жака Болвана, где он валялся, упившись хуже, чем тамплиер, в обнимку с почти голой девкой, вылакавшей не меньше его самого. Как следовало из путанных объяснений кабатчика, его старый добрый знакомый явился к нему с утра в весьма скверном расположении духа, потребовал вина, потом еще и еще, потом принялся глотать вино, как воду, а потом схватил попавшуюся под руку служанку, силком влил в нее кувшин сидра и поволок в кладовую, в чем хозяин не решился ему перечить, поскольку тот при этом размахивал оружием и выкрикивал угрозы, от которых стыла в жилах кровь. Бесчувственного коменданта перенесли в кордегардию, пытались отлить холодной водой, совали под нос лук и чеснок – все было напрасно. Взбешенный выходкой коменданта де Камдье сгоряча хотел бросить его, так и не пришедшего в себя, в тюремный подвал. Но вовремя одумался, ибо Гийом Ивер был, как – никак, весьма опытным воином и заменить его было некем. Отложив разбирательство до лучших времен, бальи волей неволей должен был пока взять командование крепостью на себя. Он приказал лейтенанту удвоить дозоры на стенах, усилить стражу всех четырех городских ворот и выслать отряд конных к замку Сен – Жерар со строжайшим приказом не ввязываться в ни в какие стычки, а только внимательно разведать обстановку и вернуться до темноты. Одновременно ко всем окрестным дворянам были отправлены люди с предупреждением об опасности. Гонец с сообщением о происшедшем был послан и в Реймс – столицу графства.
После того, как эти неотложные дела были закончены, бальи принялся обдумывать предстоящие военные действия. Первоначально он склонялся к тому, чтобы, оставив в Вокулере минимум солдат и вооружив горожан, стремительным броском настичь мятежников и, не дав им опомниться, разбить, пока те еще не умножились в числе настолько, что против них придется посылать настоящее войско. Но быстро понял, что лучшего способа погубить себя, чем выступать в поход, не зная ни сил врага, ни точного его местонахождения, ни даже – что он из себя представляет, придумать нельзя. Кроме того, имевшиеся в его распоряжении солдаты остались, по крайней мере сейчас, без командира, а сам Антуан де Камдье последний раз выходил на поле битвы пятнадцать лет назад – как раз тогда ядро арагонской катапульты перебило ему обе ноги. К тому же было небезопасно оставлять город без защитников. Его десятифутовой толщины стены, правда, казались вполне надежными, но стены замка де Энни тоже были таковы…
Ближе к вечеру возвратились отряженные в разведку солдаты.
Добравшись до замка, они увидели распахнутые настежь ворота, а на виселице возле ворот – изуродованные тела несчастных де Энни и их приближенных.
Замок как будто был пуст, но внутрь, опасаясь засады, разведчики не решились войти. Они так же сообщили, что в двух деревнях, попавшихся им на пути, не оказалось жителей. Только в одной им встретилась древняя старуха, осыпавшая их бранью.
Напоследок командовавший разведчиками солдат сказал, что на донжоне висел какой-то странный синий флаг с непонятным изображением.
Невольно обернувшись, бальи посмотрел туда, где на лавке валялась хоугвь, сорванная сегодня дозорным разъездом со шпиля придорожной часовни в двух лье от города. Небольшой прямоугольник синего холста был украшен довольно искусной аппликацией, изображавшей одетую в белое платье женщину, оседлавшую скачущего единорога. В руке она сжимала пику, наконечник которой заменял язык пламени. Еще раз оглядев штандарт мятежников, де Камдье молча пожал плечами.
…Следующее утро не принесло ничего нового, за исключением того, что к бальи явился с объяснениями проспавшийся, наконец, Гийом Ивер.
Бес попутал – ничего более вразумительного де Камдье не услышал от него. Бальи ограничился тем, что сурово отчитал незадачливого выпивоху.
Ближе к полудню со стен Вокулера было замечено два больших дымных облака, недвусмысленно свидетельствовавших о пожарах. В той стороне как раз располагались небольших два замка, и бальи имел веские основания предполагать, что горят не взбунтовавшиеся деревни, вразумляемые господами. Немного погодя, над горизонтом поднялся еще один черный столб, причем совсем в другой стороне. Это было совсем нехорошо, потому что бунтовщики при всем желании не могли пройти такое расстояние за столь короткое время. Стало быть, их уже так много, что их предводительница, или кто там начальствует в действительности, уже имеет возможность разделить свое воинство на несколько отрядов. Тем временем под защиту городских стен стали стекаться дворяне с семьями – те, кто не рассчитывал отсидеться за стенами своих усадеб (кое-кому пришлось прорываться с боем), прево и чиновники, и лица духовного звания. В городе появились так же самые богатые торговцы, и несколько семей проживавших в округе евреев. А к вечеру столбы дыма, возникая один за другим, уже окружили Вокулер с трех сторон. Правда, это горели жилища уже оставленные бежавшими шевалье, и некоторые замки, как сообщили присланные оттуда гонцы, отбили нападавших с немалым уроном для черни.
…Все эти первые три дня де Камдье ожидал появления врага у городских ворот. Ждал без особой боязни – ошибки, погубившей защитников Сен-Жерар он, дай Бог, не допустил бы и продержал бы вилланов под стенами сколько угодно, а дней через десять, самое большее, они бы сами начали разбегаться. Но те не торопились, что было необычно для крестьянских возмущений, когда всем скопом идут напролом, и это тоже томило его душу смутными опасениями. А вчерашним вечером, глядя с городской стены на взявшие в кольцо Вокулер зарева, мессир Антуан неожиданно почувствовал настоящий страх.
Тяжело поднявшись, он прошелся по комнате, хромая на обе ноги, с застарелой досадой поглядел на
