Жак божился, что сразу же узнал меня.
…Тихий посвист крыльев заставил меня поднять голову. Пролетев над пляжем, неподалеку приземлилась красно-желтая машина. С аэротакси неспеша выбрался профессор Синица. Постоял, поглядывая во все стороны, направился к берегу. Я улыбнулся. Пусть поищет. На песке тьма-тьмущая загорелых тел, и все они похожие, как близнецы.
Владимир Степанович уже снял все “табу” с моего режима. Под конец в прошлом месяце он, как и обещал, вытурил меня в конце концов из комнаты. Этого дня я едва дождался. Одиночество уже наскучило ужасно. Мать с утра спешит в свой институт, у нее там все время новые и новые опыты. С Ержи я также нечасто виделся, она долго пролежала в больнице. Ребят, моих приятелей из школы, ко мне не пускали. Вот разве телепередачи вносили у жизнь какое-то многообразие. Я включал экран, перебирал разные программы, особенно старался не прозевать утреннюю хроникальную передачу, которая состояла из серии коротких репортажей о новостях в мире.
Однажды я увидел на экране своего отца. Сперва появилась панорама дремучего леса, и вот объектив оператора из птичьего полета полетел с шумом вниз и нашел островок земли, свободный от растительности. Там, возле каких-то сооружений, толпились люди. Виднелись стрелы подъемных кранов, которые несли в воздухе огромные каркасы. Отцовская фигура выделялась из компании. Он что-то говорил худому старику, которого я тоже заметил сразу. Разве же я мог забыть доброго дедушку Катультесе… Будто вытесанный из темного дуба профиль индейца и отцовская всклокоченная глава задержались в кадре лишь на несколько секунд, пока диктор произносил короткую фразу о стране джунглей, которая на пороге освоения своих нетронутых естественных богатств. Рассмотреть людей, которые окружали две знакомые фигуры, я так и не успел — на экране уже возникшая другая картина: показывали отсеки космического спутника-ракетодрома Земля—Марс.
Ощущая себя целиком здоровым, я не раз напоминал об этом Владимиру Степановичу. “Не возражаю, не возражаю! — соглашался со мной профессор. — Ребра срослись, все другое приближается к норме. В скором времени последний консилиум, еще раз покажу тебя нашим светилам медицины и — марш на улицу”. Чудак! Он думал, что я в самом деле верю его наивным ухищрениям. Ребра… Разве много надо, чтобы у такого мальчика, как я, заживились какие-то там трещины в ребрах. За это время вон даже Ержи поднялась на ноги. Другое беспокоило профессора. Он не лишал меня своей опеки, так как хотел окончательно убедиться, что корень чаре навсегда уничтожил в моем организме яд препарата ЛСД. Я знал об этом, но молчал.
Ержи выбежала из воды, увидела Владимира Степановича и помахала ему резиновой шапочкой.
— Вон где они оба, а я их ищу! Ну-ка, головорезы джунглей, бегом к машине.
— Что там произошло, Владимир Степановичу? Дайте же хотя песок смыть. Наверное, снова “последний” консилиум?
Я нырнул в воду. Но профессор Синица не дал мне долго плескаться. Ержи стояла возле него уже одетая. Интересно, зачем мы так спешно понадобились ему…
От Владимира Степановича довольно было узнать о чем-то. Он загадочно улыбался, затворяя дверцу аэротакси.
Машина легко подпрыгнула, пляж полетел в сторону. Под крылом поплыли улицы города, цветные цветники на террасах. На крыше нашей школы слонялись фигуры в синем и белом, там тренировалась школьная сборная волейболистов. В другое время я хотя бы на минуту причалил бы к взлетной площадке, чтобы перемолвится с ребятами словцом. Сейчас за рулем сидел профессор Синица и притворялся, что не замечает моих взглядов, обращенных в сторону ребят, которые передавали мяч. “Мотылек” облетел вокруг шпиля Дворца Молодежи и легко опустился на упругую кровлю нашего дома.
Владимир Степанович прошел дверь моей комнаты, молча, все еще с загадочным выражением на лице, направился к отцовскому кабинету. “Отец приехал!” — радостно подумал я, но меня опередила Ержи.
— Золтан! — воскликнула она и повисла на шее у высокого упитанного мужчины. Из-за рассыпанного волос девушки на меня взглянули улыбающиеся глаза Чанади.
Мы сидели под черешнями в солярии, пили кофе, который приготовила Ержи. Фарфоровая чашечка в руках Чанади казалась наперстком, он осторожно брал ее двумя пальцами.
Только что я попробовал поговорить с матерью, чтобы сказать ей о приезде гостя. Соединившись с институтом, я увидел на экране грозного на вид дядечку с бородой. Не подводя головы от бумаг, он буркнул: “Оксана Петровна час тому назад вылетела в Севастополь. Возвратится вечером. А что?” Увидев меня, бородач вдруг воскликнул звонким молодым голосом: “Ты — Игорь? Правда же, Игорь? Стой, не разъединяйся, хочу тебя спросить…” Я скорчил кислую гримасу и разъединился. Знаю, о чем он собирался спрашивать.
— Не беспокойся, до вечера похозяйничаем сами, — успокоил меня Владимир Степанович. — Да и нашему гостю надо отдохнуть с дороги.
Чанади покрутил главой.
— Что вы, профессор. Которая может быть усталость после полета из Будапешта. Не успел оглянуться, как оказался в вашем аэропорту.
— Но вы преодолели не одну тысячу километров вчера и позавчера, — сказал Владимир Степанович. Чанади искренне пришел в изумление.
— Неужели это написано на моем лице?
— Видите, мой дорогой инспектор, отгадывать — не только обязанность вашей службы, — улыбнулся профессор. — Медицина также способна кое-что соображать. Именно на вашем лице так и написано: вы находились в полете около суток.
Чанади шутливо поднял руки.
— Сдаюсь, сдаюсь! Но я в самом деле не устал. Да и Игорю, вижу, не терпится начать серьезный разговор. Я угадал, Игорь?
— Угадали, Золтан Иосифович. Без вас я не смогу до конца понять многое. Что произошло с миссионером Ларсеном? Когда я в порту Хармю сказал английскому репортеру об исчезновении Ларсена и о том, каой груз он прихватил с собой, репортер от страха начал заикаться. На следующий день зарубежная печать захлебывалась в панике. Потом появилось официальное сообщение: “Заявление сына доктора Вовченко по поводу контейнера с бактериями, вывезенного неизвестно куда, соответствует действительности. Однако оснований для тревоги нет”. Как же так?
— В опубликованном заявлении правительства Сени-Моро все было правильно, — кивнул Чанади. — Чтобы соединить события в одну цепь, нам придется взглянуть немного назад.
После того, как ты и Ержи исчезли, в газете, которая издается в Пэри, была напечатана заметка о взрыве вертолета над джунглями в районе болот. Там упоминалось и о тебе. Вот от этой заметки и потянулась веревочка… Верней, еще одна веревочка, — продолжал Чанади. — Так как первая привела к Ларсену чуть раньше, в то время, как на левобережье Вачуайо охотники подобрали смертельно раненного молодого индейца. Ты сказал журналистам, которые его звали Чульпаа — Острое Око. По всей видимости, мальчик был смелым человеком. Пройти свыше трехсот миль через джунгли — это настоящий подвиг… Умирая, Чульпаа успел сказать немного больше, чем об этом сообщили потом в газете. Он уже не имел силы объяснить, откуда пришел, из чьих рук вырвался. И все же в последнюю минуту жизни мальчик назвал какого-то белого, человека, невысокого роста, у которого будто бы рассечено ухо. Чульпаа твердил, что встретил этого мужчины в лесу и тот коварно набросился на него, ударил чем-то тяжелым по голове. Полиция Пэри сознательно не допустила огласки этих свидетельств индейца, чтобы не спугнуть убийцу. Приметы, указанные Чульпаа, быстро вывели на след преступника. Им оказался миссионер Гуго Ларсен.
У меня были добрые отношения с тамошней полицией, меня проинформировали о подозрительном миссионере. И вдруг именно от этого Ларсена поступает радиограмма о трагическом случае с вертолетом! Такое стечение обстоятельств настораживало. Я договорился с полицией, чтобы Ларсена пока что не трогали. Надо было проследить за ним, выяснить все его связи. Одним слово, вокруг протестантской миссии мы расставили сети. В этом деле очень помогли индейцы. Ларсена они давно недолюбливали.
Сперва миссионер ничем не выдавал себя. Сидел тихо в доме на болоте, его электрокатер изредка появлялся на Вачуайо. И однажды мне доложили: поздно вечером возле миссии приземлился
