— Темно, — сказал я. — И уже на глубине в несколько метров волна почти не чувствуется.
— Отчаливаем через восемь часов, — заметил Майк. — А через десять двенадцать дней будем на месте, — добавил Малверн.
— Как вы думаете, что сейчас делает Ихти?
— Спит на дне морском с миссис Ихти — если у него, конечно, есть хоть капля мозгов.
— Нету. Я видел реконструкцию его скелета, сделанную АВИ по собранным на берегу костям.
— А кто ж ее не видел?
— Так он же будет больше сотни метров длиной. Верно, Карл?
Я согласился.
— А черепная коробка совсем крохотная, при такой-то туше.
— Он достаточно умен, чтобы не попадаться в наш холодильник.
Смешки — ведь, кроме этой комнаты, по-настоящему не существует ничего. Окружающий мир — это пустая палуба, по которой колотит дождь пополам со снегом. А мы сидим себе, развалясь, и выпускаем клубы дыма.
— Наша командирша не одобряет несанкционированную рыбную ловлю.
— Наша командирша может идти куда подальше.
— Чего она там тебе наговорила?
— Она сказала, что мое место — на дне, вместе с рыбьим дерьмом.
— Ты не управляешь Вагоном?
— Я наживляю.
— Посмотрим.
— Ничего другого я не делаю. Если ей потребуется оператор Вагона, она должна будет попросить, и очень вежливо.
— Думаешь, попросит?
— Думаю, попросит.
— А если она попросит, ты-то сумеешь?
— Резонный вопрос, — я выпустил клуб дыма, — ответа на каковой я не, знаю.
Я согласен акционировать свою душу и отдать сорок процентов выпущенных акций за ответ на этот вопрос. Я согласен отдать за этот ответ два года жизни. Только что-то мои соблазнительные предложения не встречают отклика у темных сил. Видимо, темные силы и сами не знают. Ну, скажем, нам повезет и мы найдем Ихти. Более того, мы подцепим его на крючок. Ну и что? Если мы подтянем его к кораблю, выдержит ли Джин или сломается? Что, если она прочнее Дэйвитса, охотившегося на акул с пневматическим пистолетом и отравленными стрелами? Что, если она и вправду поймает Ихти, а Дэйвитс так и будет стоять рядом, словно пень?
Хуже того, если, скажем, она попросит Дэйвитса, а тот все равно будет стоять, словно тот самый пень или, лучше сказать, как конек бздюловатый?
Это случилось, когда я приподнял Ихти выше уровня палубы и посмотрел на его тело, косо уходящее вдаль и вдали теряющееся из виду, словно зеленая горная гряда. А еще огромная голова. Маленькая для такой туши, но все равно огромная. Широкая, пупырчатая, и эти выпученные, лишенные век рулетки, крутившие свое красное-черное еще тогда, когда мои предки только собрались осваивать Новый Континент. И голова эта качалась — туда-сюда, туда-сюда…
Подсоединили новые баки с наркотиком. Ему требовалась еще одна доза, и побыстрее. Но меня парализовало.
Он издал звук, ну словно сам Господь ударил по клавишам синтезатора.
И посмотрел на меня!
Не знаю, так же видят его глаза, как наши, или нет. Сомневаюсь. Может, я представлялся серым расплывчатым пятном за черной скалой, а отраженное от пластика небо слепило их до боли. Но только они остановились на мне. Возможно, змея на самом деле не парализует кролика — может, это просто кролики трусливы по природе. Но только Ихти начал сопротивляться, а я смотрел на него как завороженный.
Завороженный этой мощью, этими глазами… Таким вот и нашли меня пятнадцать минут спустя. Голова моя и плечи оказались несколько покуроченными, а кнопка «инъекция» — ненажатой.
Я вижу эти глаза во сне. Я хочу еще раз взглянуть в них, даже если поиски продлятся до скончания века. Я должен узнать, есть ли во мне нечто, отличающее человека от кролика, от жестко заданного набора рефлексов и инстинктов, разваливающегося, стоит только дернуть за нужную веревочку.
Я посмотрел вниз и увидел, что руки мои трясутся. Я взглянул вверх и увидел, что никто этого не увидел.
Тогда я допил стакан и выбил трубку. Было уже поздно, и птички певчие своих не пели песен.
***
Я сидел, свесив ноги с кормы, и строгал деревяшку, щепки кувыркались в кильватерной струе. Три дня плавания. Никаких действий.
— Эй!
— Я?
— Да, ты.
Волосы — золото, зубы — жемчуг, глаза такого оттенка, которого и на свете не бывает.
— Привет.
— В правилах техники безопасности есть специальный пункт, запрещающий то, чем ты сейчас занимаешься.
— Знаю. Уже все утро на этот счет мучаюсь.
Тонкий завиток забрался по моему ножу, улетел, приземлился в пену, покрутился, затем его утащило вглубь. Я смотрел на отражение девушки в лезвии и тайно наслаждался тем, как оно корежится.
— Измываешься?
Я повернулся на ее смех.
— Кто, я?
— Я могу тебя отсюда столкнуть, очень свободно.
— Я догоню корабль.
— А потом какой-нибудь темной ночью столкнешь меня?
— Тут все ночи темные, мисс Лухарич. Нет, я лучше подарю вам эту вот штуку, которую вырезаю.
Она села рядом со мной; закрытый купальник и белые шорты; нездешний загар, который всегда казался мне таким привлекательным. Я почти ощутил вину за то, что спланировал всю эту сцену заранее, но моя правая рука все еще скрывала деревянную зверюшку от ее глаз.
— Ладно, глотаю наживку. Что это у тебя?
— Секундочку, сейчас закончу.
Я церемонно вручил ей деревянного ослика. Я чувствовал себя виноватым и немного по-ослиному, но остановиться уже не мог. Со мной всегда так. Рот расплылся, ну еще немного — и в правду заржу. И уши торчком.
Джин не улыбнулась, не нахмурилась, а просто взяла мой шедевр и начала его рассматривать.
