— И ты все молчал?
— Молчал. Ну, убей меня теперь за это!
— Ладно, пошли.
В начале весны слегла Вика. Ей стало плохо в один из вечеров, когда мы собирались ужинать у костра. Она стояла возле сосны за моей спиной и, по словам Жени, стала медленно сползать вниз. Женька заметил это первым, бросился к ней, подхватил на руки и отнес в землянку. Положил почему–то отдельно, за занавесом.
— Что с ней? — спросил Дмитрий, когда он вернулся.
— Слабость, недоедание. Просто обморок. Она уже пришла в себя… но не надо ее беспокоить.
Так она и пролежала одна, за занавесом, дня четыре. Женька никого к ней не пускал, и по лагерю начали ходить скабрезные шуточки по поводу особого внимания доктора Жени к этой больной. Только Дмитрий был серьезен и мрачен.
— Что–то не нравится мне это, Серж, — тихо сказал он мне. — Кто–нибудь видел, кроме Женьки, как ей стало плохо?
— Я нет. Остальные — не знаю.
— То–то же. Никто не видел.
— Что ты хочешь этим сказать?
Дмитрий пожал плечами.
— А кто его знает?
В эту ночь я не спал. Не спалось. Было уже далеко за полночь, когда за занавесом послышались приглушенные голоса. Два человека разговаривали шепотом. Я осторожно подкрался поближе.
— Ты должна научиться вести себя, как человек, — тихо наставлял Женька. — Ведь совсем недавно у тебя это отлично получалось. Не все же забыла. Я понимаю, что трудно. Пока постарайся хотя бы не смотреть людям в глаза: отводи взгляд, смотри на небо, на деревья, просто в другую сторону. Иначе вычислят. Вычислят и убьют. Или нам придется уничтожить их всех, что еще хуже. У меня же получается. А я здесь уже год.
— Может быть, убежим? — предложила Вика, каким–то чужим голосом с другими, незнакомыми интонациями. Уж слишком ровный голос для такого предложения.
— Рано. Мы потеряем остальных. И учись управлять своими мыслями. Если бы ты лучше владела новыми способностями, не понадобился бы этот разговор. А он очень опасен. Погоди–ка…
Он шагнул к пологу и резко откинул его. Я бросился к выходу и устремился во тьму, в лес, как можно дальше от лагеря. Женька был Иным, и это совершенно не укладывалось в голове. Только не Женька! Он вел себя слишком… по–человечески. Причем как очень достойный человек. Неужели пустое актерство? А я даже привязался к нему, стал относиться почти как к другу…
Я тяжело опустился на холодный камень на берегу маленького лесного озерка, еще покрытого льдом, подтаявшим у краев. Кажется, меня никто не преследовал. Что было делать? Рассказать все Дмитрию? Двое Иных против десятка здоровых людей. Не слишком хороший расклад. Пожалуй, не в нашу пользу. А если и в нашу? Что, если все правда? Изменилась же Вика. Что, если я тоже изменюсь после того, как мы убьем их? Тогда я буду следующим. Не рассказывать? Безумие! Женька, наверное, уже вычислил меня. Удивительно, что я до сих пор жив. Рассказать и немедленно!
Я встал с камня и пошатнулся. Слабость, головокружение. Наверное, голод плюс бессонная ночь. Мир вокруг меня начал странно изменяться. Он становился ярче и словно реальнее. На небе не было луны, но я видел каждую травинку, не только на этом, но и на том берегу озера, точнее, я их чувствовал. Я знал, что в траве живут змеи и прячутся полевые мыши, но я их не интересую, или они меня боятся. А в паре километров к северу находится деревня. Там спят люди, и среди них один Иной, за спиной у меня — лагерь беглецов, там двое Иных, и они не спят и думают обо мне. Им что–то от меня нужно. Пока я не понимал, что. Я схватился за голову, не в силах вынести тот поток информации, который, словно взбесившийся океан, беспощадно разрывал мой череп, и упал на землю. При этом я поранил руку об острую корягу, увидел кровь, но не почувствовал боли. Точнее, почувствовал, но не так, как раньше. Это была не боль. Это была информация. Информация о том, что на руке образовалась рана, в которой надо убить бактерии, прекратить кровотечение, стянуть края и зарастить ее новыми клетками. Я подчинился и сделал это. Рана затянулась. Не знаю, как это у меня получилось.
Голова то работала удивительно ясно и быстро, словно мне поставили процессор другого поколения, то вдруг начиналось помутнение сознания, головокружение, и я падал на мокрую весеннюю землю. Еще я понял, что те двое из лагеря вышли искать меня. В минуты ясности сознания я шел им навстречу, в периоды безумия — бежал от них. Причем в первом случае я не понимал своих действий, совершаемых во втором, и наоборот. Голова больше не кружилась, но временами я терял способность соображать, то есть соображал так, как раньше, как вчера. Очень медленно. Зато бегал быстро. И когда ко мне возвращался разум, я долго и занудно возвращал на место непокорное тело.
Утром я обнаружил себя вблизи лагеря. Из землянки выходили продрогшие за ночь люди и подсаживались к костру. И я услышал их мысли. Медленные, как верблюды в пустыне. Кто–нибудь из них начинал мысль, и я все никак не мог дождаться конца. Мне стало смешно. Я улыбнулся. Неужели я тоже раньше думал с такой же скоростью? В остальном это были довольно милые животные. Глупые, но милые.
* * *
Один из них посмотрел на меня. Дмитрий. Неужели я когда–то считал его другом?
И я почувствовал агрессию.
— Дима, ты что? — спросил я.
— Ты никогда не называл меня Димой! Ты — Иной. Ты изменился. Ребята, к оружию!
— Я вовсе не собираюсь вас убивать, — сказал я.
Но они не слушали. Дима поднял автомат. Остальные тоже взялись за оружие. И я понял, что они сейчас начнут стрелять.
Я очень не хотел этого делать. Но все же мысленно нашел у Димки в голове нужный сосудик и пережал его. Я очень ясно видел его кровеносную систему и знал, как она работает. Смерть мгновенная и безболезненная. Я не хотел, чтобы он страдал.
Дима упал вперед, прямо в костер, и я перевел взгляд на его соседа. «Севка, — вспомнил я. — Севка, неужели ты будешь стрелять?» И я увидел его сердце. Вот здесь перекрыть. Но меня опередили. Севка уже падал на землю, выронив автомат и схватившись за грудь. К лагерю подходили Женя и Вика. Возле костра упал Ник. Он был последний. Остальные еще не вышли из землянки.
«Зачем Димку убил? — возникла у меня в голове чужая мысль, и я понял, что это мысль Жени. — У него ведь был этот ген. Он мог измениться».
«Я не знал».
Да, если бы я знал, это был бы трудный выбор. Я пока не понимал, кого следует предпочесть в такой ситуации: Иного с активизированным геном или с латентным.
«Ты прав. Конечно, с активизированным, — подумал для меня Женя. — Только ты при этом руководствовался не разумом, а инстинктом самосохранения. Изолировать вас надо во время процесса изменений, как буйных сумасшедших, потому что действовать уже способны, как Иные, а мыслите еще во многом по–человечески, то есть никак не мыслите. Жаль, изоляция не всегда возможна».
«А откуда ты знаешь, что у Димы был латентный ген?»
«Помнишь того мальчика лет шестнадцати, которому я отдавал в лесу якобы деньги? Не деньги, а вашу генетическую информацию. Он тоже Иной. Мой связной. Он приносил мне результаты. А о твоем латентном гене я узнал еще раньше. Мне сообщили сразу, как только расшифровали геном. Образцы твоих клеток у нас были».
Да, у всех арестованных брали генетическую информацию.
«Значит, ты с самого начала за нами шпионил?»
«Не я за вами, а мы за ними. Ты забыл, что ты уже в другом лагере? Да. Мой побег был подстроен. Да, я год прикидывался человеком. И весьма успешно».
«А как же рыжая девица, возлюбленная?»
«Мы умеем не только передавать мысли, но и внушать их. Научишься. Все живы».
