Когда мама плакала дома после инцидента с краской, я очень-очень сильно пожелала им зла. Кстати, ничуточки не раскаиваюсь, потому что не фиг было с ней так поступать.
Смотрит с затаенным вызовом. Ясные глаза, слегка вздернутый прямой нос, упрямый точеный подбородок. Красивая и чуждая рефлексии, а у меня все наоборот. Нет, никаких подсказок для дальнейшей жизни я у нее не найду, и все-таки мне с ней хорошо. Хоть и убьют меня за это нечаянное дорожное счастье, как пить дать убьют.
— Мне было шестнадцать, когда маму сбила насмерть машина. Меня, как несовершеннолетнюю, упекли в госприют для детей-сирот. Гадючник редкой паршивости. Эти сиротки были намного паскудней твоих одноклассников, которых съела последка. Иерархия хуже, чем у взрослых бандитов, девчонок насилуют, аутсайдеров бьют, макают головой в унитаз и все в этом роде. Учителя и воспитательницы ни хрена поделать не могут — здесь самим бы уцелеть, и благоразумно притворяются, будто в упор ничего не видят. Причем меня запихнули в этот ад не в наказание, а из гуманных соображений, типа для моей же пользы. Я оттуда сделала ноги, потому что понимала свою пользу иначе. Я ведь была новенькая, да еще из домашних, и занять там мало-мальски привилегированное положение мне никак не светило. Естественно, объявили в розыск, но криминала за мной не числилось, так что специально не ловили. Другое дело, если б я попалась — сдали бы обратно, поэтому целых два года мне надо было перекантоваться в подполье. Я тогда объездила автостопом почти всю Европу, иногда воровала, иногда трахалась за кредитки или за еду. Чего у тебя сразу такие глаза? Ну да, я не хотела быть подстилкой для прыщавых вожаков госприюта, а ради заработка — почему нет? Из двух зол я выбрала то, за которое хотя бы деньги платят.
Этого я тоже понять не могу и ни за что бы насчет Олы такого не подумал, пока сама не сказала. И еще я, наверное, не рискнул бы сбежать из приюта, пусть даже совсем гнусного, в полную неизвестность.
— Под конец этого чокнутого квеста я прибилась к банде лесби и болталась везде вместе с ними, а когда мне стукнуло восемнадцать, отправилась выцарапывать свою квартиру. Какой разговорец у нас состоялся с муниципальной дамой из Департамента Опеки, какое охренительное взаимное лицемерие… Она ведь отлично знала, что творится в госприютах, и однако же, глазом накрашенным не моргнув, сплавляла туда таких, как я, — потому что по закону положено. И начни кто кричать направо и налево о тамошнем беспределе, ей станет стремно, поэтому она постарается такого человека упрятать куда-нибудь, типа в психушку. Я это мигом схватила и разговаривала с ней милым доверительным тоном, ссылаясь на свою стеснительность, впечатлительность и все такое: мне, пай-девочке, там было непривычно, поэтому я ушла, и я уже забыла все, что там видела-слышала, а теперь хочу стать полезным членом нашего прогрессивного общества, бла-бла-бла. Она оценила и не стала меня гробить. Вроде как я успешно сдала экзамен на социальную зрелость. Получила документы, снова поселилась дома, потом и работенка по способностям подвернулась. Меня взяли в «Бюро ДСП», расшифровывается как «Движущая Сила Политики». Мы на заказ дурили головы электорату: всякие-разные пикеты, митинги, провокации. Естественно, это неплохо оплачивалось, а в будущем я собиралась стать дипломированным политтехнологом — и на все забила, когда меня позвал Лес.
— Не жалеешь?
— Представь себе, нет.
— И не скучаешь?
— Всяко бывает. Там у нас, конечно, потоки информации, масса интересного, больше наворотов… Зато здесь мне лучше живется.
И после коротенькой паузы Ола серьезно добавила:
— Живется — от слова «жить».
— Кажется, понимаю, — произнес я не вполне уверенно.
— Здесь я отмякла, вытряхнула из себя все лишнее, а там я такой, как была тогда, осталась бы насовсем. Во фразочку выдала, а? — Она сама над собой засмеялась и потянулась за чашкой с жидким, но сладким кофе, в который мы еще и коньяк от капитанских щедрот доливали. — У меня там была куча приятелей, подружек, знакомых, я же общительная, но друзей не было ни одного. А тут у меня есть друг. Эвка. Привезу ей подарков из города, она любит шоколад и картинки с кошками.
— Еще одна лесная ведьма?
— Ага. — Глаза у Олы блеснули так, словно с этой Эвкой связана какая-то тайна, о которой я нипочем не догадаюсь.
— Сколько же вас там, на этой заимке?
— Конкретно двое, мы с Валом. Эвка гостит у нас время от времени. Там настоящие бревенчатые хоромы — восемь комнат, кухня, баня, кладовки, теплый санузел. Жалко, наставница Текуса не с нами. Чудесная женщина, хоть и любит иногда поиграть в Бабу-ягу. В начале зимы она отослала нас в Лес и на прощанье сказала: когда почую свою смерть — позову, чтобы вы пришли меня проводить. После того как убили Изабеллу, она расхворалась и еще больше постарела. — И, словно без всякой связи, Олимпия с ожесточением прошептала: — Мразь эта Инга…
Не Ингу ей хотелось обругать, но недаром же она, как сама выразилась, «успешно сдала экзамен на социальную зрелость».
— Вы там не мерзнете? А то Эберт ведь только-только после пневмонии…
У меня с «социальной зрелостью» тоже все в порядке, лучше увести разговор подальше от чреватой темы.
— Там тепло. Однажды, когда ударили морозы, мы так раскочегарили, что ходили по дому в одних трусах, Эвка над нами смеялась. Снаружи минус двадцать шесть, на окнах сверкают ледяные загогулины, а у нас отдельно взятые тропики. Эберту по-любому лучше было остаться там, чем ехать с караваном дальше. Вал не даст ему заболеть, а в дороге он бы запросто снова простудился.
— Если бы вы пришли раньше…
Подумалось о Джазмин, которая, возможно, не обессилела бы до такой степени и смогла бы дать отпор убийце, появись лесные раньше на несколько дней.
— Нас тут не было, мы на тризну ходили.
— На какую? — растерянно моргаю.
— Ты же слышал о Девятицветной Изморози… Вот по этому поводу и была тризна. К тому же Вал принимал участие в охоте на убийц.
— Вместе с серыми?..
— И скажите ему за это большое человеческое спасибо, потому что иначе они вырезали бы в отместку весь ваш караван.
Я вспомнил госпожу Старый Сапог с ее рюкзачком из бархатной шкурки кесу. Такая деталь взбесила бы автохтонов… А Высших, по слухам, убить невозможно, так что рисковала она отнюдь не собственной жизнью. И Инга променяла Джазмин на это. Выбрала себе новую наставницу в самый раз.
Догадываюсь:
— Эвка твоя — кесу?
— Княжна. Родоплеменная аристократка до кончиков когтей. Владеть холодным оружием научилась раньше, чем ходить. Красивая, лицом на кошку похожа.
— Ола, они же убивают людей! Нападают на окраинные деревни, и после них там одни растерзанные трупы.
— А люди убивают их. Нападают на стойбища, и там после тоже одни трупы, в том числе раскатанные в лепешку. Война. Не бывает, чтобы в такой войне одна сторона была плохой, а другая хорошей. Я лесная колдунья и должна быть мостиком между людьми, которых пустили сюда жить — не помню сколько лет назад, — и тем, что здесь было всегда. Джазмин, наверное, объясняла вам такие вещи, правда? Ты прикинь, сколько смертей с обеих сторон не случилось благодаря тому, что есть мы с Валом, и еще Текуса, и еще была Изабелла… Кроме того, когда я тут поначалу влипла, меня подобрала и пригрела именно та сторона. О людях, которые воюют с кесу, на основе личного опыта ничего положительного сказать не могу, вот так-то.
— А Валеас тебе кто?
Спросил и малость испугался, хотя его сейчас нет рядом.
— Это он притащил меня летом к Текусе. Бабка оказалась классная, особенно когда я перебралась
