в кожаных сандалетах на босу ногу, странно смотревшихся при синих брюках-клёш. Пьяный почти на уровне «дяди Изи».
Прямо-таки бабелевский типаж, из тех, что «завтракают фунтом сала, бутылкой водки и жменей маслин», мало изменившийся за три четверти века. Впрочем, тут, на Молдаванке и вокруг, жизнь вообще, от архитектуры до психологии обитателей, менялась удивительно неторопливо. По причине отсутствия исторической необходимости.
В родных пределах этот портовый грузчик или такелажник с морзавода чувствовал себя свободно и раскованно.
Здесь его все должны были уважать, то ли по факту поведения, то ли по статусу. Судя по взглядам пассажиров разболтанного трамвая, так и было.
Тяжело выдыхая густой перегар, абориген грубо ухватил Кристину за локоть.
— Освободи-ка лавочку, молодая ещё сидеть, когда люди стоят…
— И помоложе найдутся, — стряхнула его здоровенную лапищу девушка.
Окружающие дружно отвернулись к окнам, будто там было что-то интересное, а не вплотную с вагоном проползающие одноэтажные домики, вросшие в землю. При этом никто не изъявил желания уступить мужику своё место. Здесь такое не принято, за исключением особых случаев.
— Это ты со мной так? — удивился тот и следующим движением ухватил Кристину прямо за грудь. Полуоткрытую и весьма привлекательную.
Ей, в принципе, было безразлично, за какую часть тела её трогают, просто она успела узнать, что каждый из человеческих жестов может означать. Этот был не просто недружелюбным — оскорбительным.
Девушка вскочила, отвела локоть в сторону и ударила хама в солнечное сплетение. Возможно, слегка перестаралась.
Стокилограммовая туша рухнула на пол, одновременно свалив ещё несколько человек. Пытаясь подняться, мужик слепо водил перед собой руками и громко икал, одновременно постанывая. Окружающие, что мужского, что женского пола, предпочли не заметить и этого инцидента. На Молдаванке каждый знает, что делает и как за свой поступок ответит. Несколько человек выпрыгнули из вагона, не дожидаясь остановки, благо скорость позволяла.
Только кондукторша со своего сиденья у задней двери начала пронзительно кричать, что трамвай — не место для разборок. Мебель, мол, поломаете, кто платить будет? Сейчас вот до круга доедем, городового позову…
Катранджи предпочёл до поры не замечать и этого инцидента, подумав, что телохранительница переигрывает. Но, наверное, знает, что делает. Он смотрел в пол, раскачивался в такт движению трамвая, как хасид на молитве, и что-то мычал себе под нос.
Кристина, делая вид, что не смотрит в сторону своего обидчика, при этом фиксируя каждое происходящее вокруг движение и каждое слово, опустилась на своё место, очень удобное: за спиной — дверь, перед глазами весь вагон. На всякий случай презрительно ухмыльнулась, как и следовало по роли.
— Вас как зовут, деточка? — спросила соседка, старушка лет восьмидесяти, если не старше, когда Кристина откинулась на деревянную спинку, одёргивая юбку на коленях.
Та ответила.
— А зачем вам? — спросила с улыбкой и интересом, не стараясь имитировать здешний характерный выговор. Просто с типичным южнорусским акцентом и интонацией.
— Так, просто интересно будет рассказать, как при мне сделали Сёму Грача. Ещё ни один человек в Одесе[54] не то чтобы ударить — слова ему поперёк не решился сказать. И тоже — когда ваша мама станет вас искать, я буду знать, кого она ищет.
Милая такая старушка, а цинизма — на трёх патологоанатомов хватит. Так почему и нет? Если у неё, скажем, пять сыновей, и все воры?
— В Одесе или на Молдаванке? — спросила Кристина, успевшая в процессе подготовки изучить всё, что касалось этого города, за последние двести лет.
— Тебе это совсем уже не важно, — сказала старушка печально. — Ты всё равно не дойдёшь, куда шла…
— Вы доктор, вы знаете? — удивилась Кристина. — Ваш Сёма мне помешает?
— Вся Молдаванка тебе помешает… — прозвучало это довольно зловеще.
Трамвай, визжа колёсами на закруглении, свернул с Ольгиевской на Старопортофранковскую улицу. Говоря попросту — обратной дороги нет! Здесь уже самая что ни на есть Молдаванка, со всеми её плюсами, которых немного, и с минусами, в гораздо большем числе, чем в дневнике самого отпетого двоечника.
— Одному Сёме сдачи мне дать слабо? — съязвила Девушка. — Сейчас, если очухается, пойдёт, позовёт штук пять ребятишек покрепче себя на подмогу?
Старушка поджала губы.
— А этот твой Изя откуда? — решила она сменить тему, пока мрачный, как грозовая туча, Сёма поднимался с пола и проталкивался к средней двери. Какой-то парень заботливо отряхивал его пиджак от прилипшего мусора.
— Да сестру приехал навестить. И мне отчего-то очень кажется, что лучше бы Молдаванке на время переехать куда-то за Лузановку. А то могут быть крупные неприятности…
— Так вы у нас приезжие? — оживилась старушка. — И откуда вы приезжие?
— Дядя Изя — из Израиля, я — из Екатеринослава…
— И как вам у нас?
— Пока — не очень, — честно ответила Кристина. — Через часик дядя протрезвеет, и если что не по нём — много кому станет плохо. Они там в Израиле не очень-то чикаться привыкли… Жизнь у них суровая. Не ты, так тебя… — Эти слова Кристина тоже произнесла с самой безмятежной улыбкой.
В этот момент старушка вроде бы нечаянно коснулась правого бедра девушки и упёрлась в пристёгнутый пистолет.
— Ой, простите, — отдёрнула она сухую, как у ящерицы, руку.
— Да ничего, — усмехнулась Кристина. — Слева — такой же. И у дяди тоже два. Так что если вы тут в авторитете, намекните Сёме и окружающим, что нам неприятности не нужны. Но если они будут, так уж будут… — прозвучало это многообещающе.
Катранджи привстал на сиденье и, приведя глаза в диаметральную плоскость, утвердительно пробормотал что-то невнятное, но явно по-еврейски. Очень возможно, что на иврите. Образование у Ибрагим-паши было чрезвычайно обширное, пусть и не совсем систематическое. За исключением Петроградского университета. Однако этих пяти-шести слов, с трудом произнесённых, вполне хватило.
Бабка поднялась, обратилась к вагону, словно Катон-старший к римскому Сенату, и пронзительно затараторила что-то на идише. Куда громче и вдохновеннее, чем кондукторша, требующая с народа свои пятаки.
Половина тирады произнесена была на совершенно непонятном жаргоне, воровском или шулерском. Остальное Кристина разобрала тоже с грехом пополам, потому что идиш — всё же не совсем немецкий. Но суть, в общем, сводилась к тому, что вот этот, похожий на босяка — на самом деле большой авторитет с Родины, а девчонка — его помощница.
После чего все, кто понял, опустили глаза долу, а Сёму на ближайшей остановке под руки высадили, но проводить его до дома желающих не нашлось. Даже тот парень, что его отряхивал, отвернулся с безразличным видом.
— Не думайте, что я позаботилась о вас, — сказала старушка. — Меня, кстати, зовут Геня Копелевна. Оно мне нужно, чтобы и в трамвае тоже стрельба? А уже почти и началась, ты не заметила? Сёма всегда при нагане, а тот паренёк, что сидел напротив — так тебе прямо ничего? Чтоб тебе не знать, как он может чего. Он, чтоб мне так жить, и сейчас на тебя смотрит. Внимательно. Подумай о своих будущих детях. Мало, что сейчас на Французском бульваре стреляют, так ещё и здесь?! А что уж у вас будет дальше — не моё дело.
Кристине стало интересно. Она не собиралась задерживаться на Молдаванке, просто возле конечной остановки располагалась конспиративная квартира, адрес перед самым началом заварушки шепнул ей
