нами? На полчасика. — Идея затащить за свой стол участкового не оставляла его отуманенный алкоголем разум. — Не последний раз видимся. Чтоб и дальше — по-хорошему…
— Спасибо за приглашение, — улыбнулся участковый, делая в памяти отметку. — Дела делами, а в свободное время отчего к хорошему человеку не заглянуть? Одним словом, я вас прошу — что-то подозрительное случится, сообщайте немедленно. Через «ноль два». Здесь со мной сразу соединят. И, мой совет, на такие игрушки, — он указал на пистолет, — не полагайтесь. Вреда от них больше, чем пользы…
— Да это как сказать.
Видимо, тон его каким-то образом изменился, и один из штатских снова вскинулся, нечто одному ему понятное почуяв. Но ничего не сказал, молча полез в заднюю дверцу.
«УАЗ» рыкнул, пробуксовав в песке, и рванулся в лесную темноту.
— Ну, вы и актёр, — сказала Людмила, когда за ними захлопнулась калитка. — Магистр парапсихологии, читающий лекции полудюжине голых студенток…
— Ты — не хуже. С комарами — блеск. Я, честно сказать, на такие ножки и позы верняком бы засмотрелся. Уже не о задании б думал, а соображал, надеты под сарафаном трусики или так обходишься… Вот только глаза научись прятать. Те, может, и не заметили, но зыркала ты чересчур по-трезвому. Хорошо, ночь. Днём умный опер мог бы просечь…
— А какая разница постороннему, есть под сарафаном трусики или нет? — спросила Людмила с интересом. Как бы продолжая занятие по практической психологии.
— Да чёрт его знает, — честно ответил Вадим. — Но, как правило, парней, особенно до тридцати, эта проблема основательно волнует. Хотя и вправду — какая разница, один слой материи, два или три, если тебе лично в любом варианте ничего не светит…
Пока они не вышли на освещённое пространство, Люда, словно в продолжение темы, обняла его, несколько раз, слегка даже агрессивно, поцеловала.
— Спасибо, что ты — такой… — Она впервые назвала его на «ты». — Спасибо, что живой вернулся. Девчонки рассказали, как ты там… Они все теперь за тебя в огонь и в воду. А если хочешь, я всегда с тобой буду.
«Вот и меня, наконец, кто-то полюбил» — грустно и непривычно радостно подумал Фёст…
— Всегда — понятие растяжимое, — сказал он, отрываясь от невыносимо притягательных девичьих губ и всего остального, что теперь вдруг снова стало совсем не тем, что он небрежно прикрывал глаз оперов. Совсем не тем…
К столу они подошли порознь, на приличной дистанции. Вяземская не хотела, чтобы подруги раньше времени что-то узнали. Анастасия — ладно. Сама призналась, что Уваров сделал ей официальное предложение и она его приняла.
У неё пока — ничего подобного. Человек, с которым она возмечтала сойтись судьбой, совсем не то, что подполковник Уваров. И не тот, что брат-близнец: с ним очень легко и просто было чувствовать себя на «Валгалле». Поразительно другой, словно бы намного старше, суровее, жёстче, и время вокруг — не то. О том, что избранному ею мужчине едва перевалило за тридцать, она не подумала. Зато сумела почувствовать, что при всей своей жёсткости — и нежнее тоже. Возможно — именно поэтому.
— Испугался? — благодушно спросил Фёст у Секонда, сделал несколько больших глотков коньяка, стянул зубами с шампура кусок не успевшего остыть мяса. Совершенно как артист Смирнов в короткометражке «Напарник» тысяча девятьсот шестьдесят шестого года выпуска, который никто, кроме него, в этой компании не видел. А зря.
— А ничего. Как видишь — обошлось. Спасибо Людмиле…
— Ты бы — не испугался? — тихо спросил Секонд. Фёст его понял сразу. Как его самого поняла Людмила, милая Люда.
— Как тебе сказать? Не осуждаю — в твоём положении, то есть — в чужом, до последней гайки непонятном мире, какой бы ты ни был геройский-разгеройский солдат — испугаться можно, иногда и нужно. Страх для того и придуман. Вопрос — чего пугаться? Впасть в несоответствие перед поверившим в тебя коллективом — пожалуй. А физически — нет. Отстрелялись бы, с боем пробились, до дома доехали. Только в этого лейтенанта, участкового, стрелять я бы ни в коем разе не стал… Глаза у него честные, а жизнь — не приведи бог. Оклад — тысяч двенадцать, а «на чай» и сотню далеко не каждый даст. И не у каждого он возьмёт…
Фёст почувствовал, что его понесло совершенно не туда. Бесконечно длинный день, занятия с девушками, встреча с Воловичем, бестолковая дискуссия с президентом, бой, в котором, признаться, он выжил лишь чудом, нарушив все предварительно данные самому же себе обещания. И после этого — едва не пол-литра крепкого почти без закуски. Чего же ждать? Хорошо, попросту не развезло. Вполне он ещё держится, практически — в норме. И в состоянии младшего братца поучать.
— Вот если бы меня там, на даче генеральской, убили, вот тогда вам худовато пришлось бы… Не захотел бы я на твоём месте и в твоём положении оказаться. Но раз я снова выжил — нечего здесь комплексовать. Тебе. Если твой мир — зоопарк, а мой — подлинные джунгли, о чём речь? Я вот хотел благодарность перед строем объявить… Повинуясь его взгляду, девушки дружно встали. В кителях с погонами и форменных юбках, в высоких сапогах они выглядели бы куда воинственнее, но и в платьицах с босоножками — тоже вполне ничего.
Фёст жестом велел Секонду налить всем, у него самого в чарке уже было. Недопитое. Раза три он только губы мочил. Сам выпрямился, ухитрившись не качнуться. Вздохнул и сказал:
— Не обладая никакими дисциплинарными и прочими правами, только от себя лично, а может, и не от себя, а от всего становящегося для вас близким мира, который мы вдруг вздумали спасать, хочу объявить эту благодарность… — Сам подтянулся, сдвинул каблуки. — Подпоручикам (а поместному — лейтенантам) Вельяминовой, Волынской, Витгефт, Вирен — за мужество и героизм, явленные в боевых действиях. Подпоручику Вяземской — за выдержку и тактическое мастерство в сложной оперативной обстановке. Варламовой и Верещагиной — за тыловое обеспечение очень непростой операции. Сам я ничем государственным вас наградить не могу, а негосударственное каждая из вас завтра получит. Надеюсь, что господин полковник Ляхов на своей стороне что-нибудь придумает. Сообразно должностным возможностям. Проще говоря — спасибо вам, девочки. Что бы я без вас… А теперь — забыли абсолютно всё и гуляем до утра. Танцы и тому подобное…
С танцами всё получилось хорошо. Девушки, поголовно влюбившиеся в своих командиров (а как иначе может быть после случившегося?) да ещё, согласно приказу, одетые абсолютно символически, немножко страдали.
Пятерым из семи, чувствуя на теле желанные руки, отчётливо знать, что ничего другого не будет, — каково? Все они хорошо знали Вадима Петровича-второго (для них — первого) и его жену Майю Васильевну, что на палубе «Валгаллы», что на пляже за лишний неслужебный взгляд, брошенный любой из них на своего мужа, одаривала таким ответным… Желающих перешагнуть черту не нашлось.
Тут вдруг объявился его брат-близнец. Неженатый и очень спокойный. Слегка меланхоличный даже. И что? Его мгновенно, никто даже сообразить не успел, как именно и когда, окрутила Людка Вяземская. Самая тихая и неприметная все последние пять лет в лагере Дайяны.
Казалось бы — что в ней? Всей разницы — цвет глаз, размер груди. На один номер больше, чем у всех, кроме Инги (у неё второй), и только-то? Рост, фигура, ноги, не говоря о прочем, — одинаковые. Но каждой видно — она на Вадима Петровича-второго, а по внутреннему счёту братьев — Фёста (значит, есть за что), посматривает через каждые десять, от силы — двадцать секунд. Мгновенно, из-под ресниц, и снова отворачивается. Но долго вытерпеть не может.
Да и он, хоть и сел специально на другой конец стола, уделяя внимание и Маше Варламовой, и Мане Верещагиной, без намёков, по-дружески то за ручку невзначай беря, то по плечам поглаживая, танцевать чаще всех приглашая (наверное, потому, что в бой не взял), всё равно на Вяземскую смотрит.
Даже с любой из девушек танцуя, то и дело на свою пассию оглядывается. Словно боится, что убежит куда-то.
Ладно, хватит об этом. Всего не перескажешь и ничего не исправишь.
Около четырёх утра, когда едва засветлело небо на востоке, Фёст, протрезвевший, будто вообще ничего не пил, вдруг сказал:
