— Это еще что? — возмутился он. — Руки убери от нее.
— С ним? — продолжил свой допрос Дерек. — С этим молокососом ты блудила в Лондоне?
Не дожидаясь ответа, он ударил ее головой о кофейный столик, и она осела на пол. Ужасающая боль стремительно нарастала, будто голову сжимали тисками. Дерек занес перед собой, как чашу, пепельницу из оникса, не обращая внимания на разлетевшиеся по ковру окурки. Урсула понимала, что у нее отказывают мозги: вместо того чтобы сжаться от страха, она думала лишь о том, до какой же степени эта сцена напоминает историю с яйцом пашот и какая глупая штука — жизнь. Тедди прокричал что-то Дереку, и тот запустил в него пепельницей, вместо того чтобы раскроить ею череп жене. Урсула не видела, попала ли пепельница в цель, потому что Дерек схватил ее за волосы и еще раз стукнул головой о столешницу. У нее перед глазами сверкнула молния, но боль стала затухать.
Соскользнув на ковер, Урсула застыла без движения. Кровь заливала ей глаза и лишала зрения. Когда ее голова вторично ударилась о твердую поверхность, Урсула почувствовала, как у нее внутри что-то надломилось — наверное, тяга к жизни. Неловкое шарканье, сопенье и мелькание ног на ковре свидетельствовало о драке. Во всяком случае, Тедди давал отпор, а не лежал без чувств на полу. Она не хотела, чтобы он дрался. Она хотела, чтобы он бежал куда глаза глядят, от греха подальше. Смерти она уже не боялась, лишь бы Тедди был жив. Она пыталась что-то сказать, но из горла вырывался лишь нечленораздельный клекот. Ее трясло от озноба и бессилия. Она вспомнила, что такое же ощущение испытала в больнице, после Белгравии. Но тогда с ней был Хью, он сжимал ей руку и удерживал в этой жизни.
Из репродуктора по-прежнему звучал оркестр Амброуза. Солист Сэм Браун пел «Надело солнце шляпу». Под эту развеселую мелодию хорошо было уходить из жизни. Не так, как обычно представляется.
За ней примчалась черная летучая мышь. Урсула не хотела отправляться следом. Вокруг сжималось кольцо темноты. Слышалась «тихой смерти поступь». Как холодно. А к вечеру повалит снег, думала она, хотя до зимы еще далеко. Да вот же он, снег — уже падает ей на лицо мыльной пеной. Урсула потянулась к Тедди, но в этот раз ничто не смогло удержать ее от падения в темную ночь.
— Ой! Ты что? — завопил Хауи, потирая скулу, в которую Урсула совсем не по-женски заехала ему кулаком. — Для девчонки у тебя нехилый кросс справа, — почти с восхищением выговорил Хауи.
Он снова попытался сгрести ее в охапку, но Урсула вывернулась, как кошка. При этом она успела заметить мяч Тедди, закатившийся в кусты кизильника. Точно рассчитанный пинок угодил Хауи в голень и позволил улучить минуту, чтобы вытащить мяч из цепких, упрямых кустов.
— Я же только поцеловаться хотел, — до смешного обиженно протянул Хауи. — Можно подумать, тебя насилуют.
Жестокое слово повисло в холодном воздухе. Урсула могла бы — обязательно должна была — вспыхнуть от одного его звука, но почувствовала, что имеет над этим словом какую-то власть. Она почувствовала, что именно это и делают такие парни, как Хауи, с девушками вроде нее самой. Всем девушкам, в особенности тем, которые отмечают свое шестнадцатилетие, необходимо быть начеку, если они оказались в темном, диком лесу. Или — как в этом случае — в дальнем конце окружавшего Лисью Поляну сада, где некогда были затеяны посадки. Наградой ей был почти смущенный вид Хауи.
— Хауи! — услышали они крик Мориса. — Уезжаем без тебя, дружище!
— Поторопись, — сказала Урсула, чья недавно обретенная женственность одержала маленькую победу.
— Я нашла твой мяч, — сообщила она Тедди.
— Вот здорово, — сказал Тедди. — Спасибо. А можно еще кусочек именинного торта?
Читала она с трудом — у нее слипались глаза. Жара навевала приятную истому, время текло медленно, заняться было особенно нечем, разве что читать книги и совершать дальние прогулки — главным образом, в тщетной надежде встретить Бенджамина Коула или хотя бы кого-нибудь из его братьев, красивых, смуглых парней. «Могут выдавать себя за итальянцев», — говорила Сильви. Только зачем бы им понадобилось выдавать себя за кого-то другого?
— Пойми, — внушала Сильви, найдя дочку в саду под яблоней, рядом с томиком «Шери», забытым в теплой траве, — в твоей жизни больше не будет таких долгих, ленивых дней. Можешь не верить, но они больше не повторятся.
— А вдруг я стану сказочно богатой, — ответила Урсула. — И буду круглые сутки бездельничать.
— Возможно, — ответила Сильви, не желая скрывать недовольство, которое в последнее время вошло у нее в привычку. — Но лето в один прекрасный день закончится.
Она опустилась на траву рядом с Урсулой. От садовых работ под открытым небом у нее на коже проступили веснушки. Сильви всегда поднималась с рассветом. А Урсула могла спать хоть целый день. Машинально полистав Колетт, Сильви сказала:
— Ты могла бы найти лучшее применение своему французскому.
— Например, съездить в Париж.
— Это вряд ли, — сказала Сильви.
— Как ты считаешь, имеет смысл мне после школы подать заявление в университет?
— Ой, милая, какой в этом толк? Разве там тебя научат быть женой и матерью?
— А если я не захочу быть женой и матерью?
Сильви рассмеялась.
— Говоришь всякую ерунду просто из духа противоречия. — Она потрепала Урсулу по щеке. — У тебя всегда были детские причуды. На лужайке будет чай, — добавила она, неохотно поднимаясь. — И кекс. И, к сожалению, Иззи.
— Дорогая моя, — воскликнула Иззи, заметив идущую к ней племянницу, — как же ты выросла! Настоящая женщина, просто красотка!
— До этого еще далеко, — сказала Сильви. — Мы с ней только что обсуждали ее будущее.
— Разве? — переспросила Урсула. — Мне показалось, мы обсуждали мой французский. Мне нужно углубить свое образование, — сообщила она тетке.
— Какие мы серьезные, — сказала Иззи. — Первым делом в шестнадцать лет нужно по уши влюбиться в какого-нибудь неподходящего мальчика.
Я уже, сказала про себя Урсула, я уже влюбилась в Бенджамина Коула. Его можно считать неподходящим. («Еврей?» — так и слышался ей голос Сильви. Или католик, или шахтер, или любой иностранец, продавец, клерк, конюх, железнодорожник, учитель. Имя неподходящим юношам было легион.)
— А ты? — спросила Урсула.
— Что я? — не поняла Иззи.
— Влюблялась в шестнадцать лет?
— Еще как.
— А ты? — обратилась Урсула к Сильви.
— Боже упаси, — ответила та.
— Но в семнадцать-то определенно влюбилась, — заметила Иззи.
— Разве это обязательно?
— Ну разумеется: тебе же тогда встретился Хью.
