воздухом. Михаил был самым крупным в поисковой партии — массивный украинец, однажды ставший чемпионом Киева по борьбе. Всаживая шприц Михаилу в горло, в мягко пульсирующую сонную артерию, Савич ровным счетом ни о чем не думал. Он медленно нажал на поршень, посылая смертоносный пузырек воздуха в кровеносное русло бывшего борца. Михаил настолько привык к укусам мошки, что даже не почувствовал укола. Выждав несколько секунд, пока пузырек вызовет закупорку сосудов мозга, Савич выдернул шприц. Повторил ту же процедуру еще дважды. Сопротивление оказал лишь старик Юрий Страхов, оставленный напоследок. Он распахнул глаза, едва почувствовав укол. Савич зажал ему рот ладонью и всем весом навалился геологу на грудь, яростно вогнав воздух в артерию молниеносным нажимом. Еще мгновение побарахтавшись, академик обмяк.
При свете газового фонаря Савич начал обдумывать следующий ход. Припомнил, что километров на пять ближе к берегу есть высокий крутой склон с каменистыми осыпями. Опора крайне ненадежная, и стоит оступиться, как катиться будешь вниз чуть ли не целый километр. Катясь вниз по склону, труп будет достаточно изувечен, чтобы даже самый невозмутимый патологоанатом отказался от идеи вскрытия.
В эту первую ночь Антон Савич просмотрел дневники и полевые журналы коллег, вырвав все страницы, имеющие хоть малейшее отношение к находке, местности или геологии местности после того, как они прошли усыпанный гравием склон. Он ликвидировал все, что может навести на ненужные вопросы при расследовании, позаботившись, чтобы ни в одном из дневников не упоминалось ничего интересного в текущем поисковом районе. И потрудился над собственным дневником, чтобы казалось, будто они прошли большее расстояние, чтобы ни у кого не появилось повода наведаться сюда снова.
На рассвете он начал перетаскивать спальные мешки с трупами на верх склона. Украинец Михаил оказался слишком тяжелым, чтобы взвалить его на плечо, так что пришлось соорудить волокушу из веток и ремешков рюкзака. Он устал как собака, пот лился с него ручьями, и он не раз выматерил себя за то, что не подождал с переноской последнего трупа до завтра. И вместо того, чтобы брести в лагерь в темноте, всю ночь дрожал, ютясь рядом с собственными жертвами.
На второй день он свернул палатку и переправил все снаряжение на склон. Ему пришлось снова уложить лагерное снаряжение в соответствующие рюкзаки, прежде чем нацепить их на трупы. Прежде чем скатить тела со склона, решил дождаться рассвета. Не то чтобы ему очень уж хотелось посмотреть, как тела разбиваются об острые камни, но требовалось знать, где они приземлятся. Ракетница, необходимая, чтобы подать сигнал вертолету завтра днем, была только у профессора Страхова.
Михаил отправился вниз по склону, когда Савич основательно позавтракал тушенкой, банкой консервированных крымских персиков и кофе. Он в бинокль следил, как катится первый труп, потом, набрав скорость, покатился кубарем, а там и закувыркался. Центробежная сила разбрызгивала ошметки плоти во все стороны, конечности, переломанные бесчисленными ударами о камни, стали как резиновые. Двое других еще больше изувечились при падении, если только такое возможно.
Сам он спускался больше часа, расцарапав ладони в кровь, так что их саднило от его собственного пота. Внизу он вытащил снаряжение и продукты из рюкзаков и опорожнил несколько банок, чтобы казалось, будто он проторчал там не один день. Когда по его прикидкам вертолет был всего в часе от них, он впрыснул два оставшихся шприца с морфином себе в руку и подождал, пока наркотик начнет действовать. Почувствовав, как онемение ползет вверх по конечностям, Савич перевел дух. Надо, чтобы все выглядело натурально, а если окажется, что три человека разбились при падении насмерть, а он лишь ободрал ладони, этому вряд ли кто поверит.
Привалившись к скальному выступу, он ухватил булыжник размером с собственную голову и поднял его как можно выше. Положил левое предплечье на базальтовый валун и, не давая себе времени передумать, ахнул булыжником по руке. И лучевая, и локтевая кости громко хрустнули, и Савич взревел от боли. Одурев от адреналина и морфия, он ухватил камень поменьше и саданул себя по голове достаточно сильно, чтобы рассечь кожу. Из его отвисших губ закапали слюни, пока он страдальчески корчился, молясь, чтобы наркотик заглушил боль.
Когда вдали послышался рокот вертолета, он балансировал на грани беспамятства и сумел выпустить ракету лишь после нескольких попыток. Белый огненный шар взмыл, оставляя дымный след, и, скорее всего, тотчас же был замечен. Потому что в следующий раз Савич пришел в себя уже на больничной койке в Петропавловске.
Следствие было формальным. Чудовищная сцена, обнаруженная экипажем вертолета, совпадала с рассказом Савича о том, как склон поехал, когда они пересекали его, и все обрушились на дно долины. Следователя удивило, что Савич отделался лишь легкой контузией, ссадинами, ушибами и сломанным предплечьем.
— Наверное, просто повезло, — сказал ему Савич, когда тот закрыл папку с делом.
Шагая по бетону к зданию аэропорта, Савич потирал левое предплечье. В последние годы оно стало ныть в сырую погоду. Может, и не столь докучное, как в рассказе По «Сердце-обличитель», но все ж таки напоминание о его деянии.
Узнавший его в очереди пограничник жестом пригласил пройти в начало. Местные заворчали, но возмущаться никто не посмел.
— Снова к нам, господин Савич? — дружелюбно спросил пограничник, прикарманивая двадцатидолларовую купюру, которую Савич вложил в паспорт.
— Если бы ваши чертовы вулканы перестали извергаться, я мог бы наконец заняться делом у себя в московском кабинете.
— Это гомулы, — с заговорщицким видом подмигнул офицер. — Это местные духи, охотящиеся на китов по ночам и возвращающиеся в горы, чтобы поджарить мясо на гигантских кострах.
— Когда я найду в кальдере китовые кости, тогда и буду винить гомулов, дружище. А пока подозреваю тектоническую активность.
После выписки из больницы Савич вернулся в Москву, помалкивая о находке и продолжая работать в Министерстве природных ресурсов. В дни угасания Советского Союза он вел себя неприметно, ухитрившись сохранить свой пост и во время крушения. А в наступившей потом неразберихе активно подыскивал иностранные связи, углубляя и развивая те, которые, по его мнению, со временем могли привести его план в исполнение.
Шанс пришел к нему в лице швейцарского металлурга, встреченного на симпозиуме, он, в свою очередь, со временем вывел Савича на банкира Бернхарда Фолькмана, и нынешняя сделка оказалась на мази. При поддержке Фолькмана, используя компании, находящиеся в ведении тошнотворного Шера Сингха, Антон Савич возвращался на Камчатку несметное число раз за последний год, под личиной вулканолога закладывая необходимый фундамент. Из-за многочисленных извержений по всей Камчатке он скоро стал в аэропорту чуть ли не своим, а в гостинице «Авача», от которой рукой подать по Ленинградской улице до площади Ленина — наверное, последней в России, — для него постоянно придерживали номер.
Забрав багаж, он направился прямиком к стойке специализированного турагентства. Высокие пики полуострова сделали популярным катание на лыжах с гор после заброски туда вертолетом, и несколько компаний готовы были оказать такую услугу. Для поддержания легенды это агентство — «Авиаприключение» — действительно оказывало подобные услуги, но на самом деле было липовой компанией, финансируемой Савичем через Фолькмана, чтобы иметь под рукой средство быстрой, но не бросающейся в глаза доставки в нужное место. Частный вертолет в Елизово привлек бы слишком много внимания.
Завидев его приближение, женщина за стойкой отложила японский журнал мод, изобразив на лице фальшивую дежурную улыбку. Он ее не узнал, да и сам явно не походил на туриста, ищущего приключений.
— Добро пожаловать в «Авиаприключение», — по-английски поприветствовала она его.
— Я Савич, — буркнул он. — Где Петр?
Ее взгляд выразил удивление, потом страх, и кровь отхлынула от лица. Она скрылась за занавеской киоска. Через несколько секунд из-за занавески вышел пилот Савича — Петр Федоров, одетый в летный комбинезон цвета хаки. Держался он с вызовом, дерзко, заслужив такое право в исчерченных ракетами небесах Афганистана.
