обладателя. Сейчас они распушились, притворно негодуя на поспешность собеседника. — Вот представьте, что оказались вы перед сфинксом и не он вам, а вы ему вправе вопросы задавать. Так о чем спросили? Хотя я круг ваших чаяний прекрасно представляю. Да не отвечайте даже. Ко мне ходоков-то немало ходит, и у каждого хлопоты вроде свои, да все одинаковые. Ямщик в купцы метит — хоть гужом и кнутом, а хоть и обухом. Купец к преуспеванию стремится: торговый дом открыть, сыновьям капитал передать, да так, чтобы и у внуков дело ладилось. Кто повыше будет, тот и смотрит подальше. Градоначальник о городе и горожанах печется, губернатор о вверенной ему губернии. А кто и судьбой Отечества обеспокоен.
— И что же, вы во всем можете посодействовать? И даже государственной важности дела разрешаете? — Штольц рассчитал, что в характере Хротова действительно говорить открыто, не расходуя времени на оговорки, двусмысленности и экивоки. Если вдуматься, это был самый экономный и деловой подход. Андрей Иванович даже воочию представил, как прямыми честными фразами золотопромышленник убеждает губернатора в необходимости предоставления ему преференций и добивается своего. — И каким же способом вам это удается?
— А вы, любезный Андрей Иванович, знаете, что самое важное в карьере морского офицера? Жизнью его правят рука, струя и случай. Не скажу за первые два, а представьте себе, что у вас есть возможность для того, чтобы власть случая над собой уничтожить. Вот, к примеру, знай Наполеон стратегический план англичан на сражение при Трафальгаре… А так все на волю случая, а он иначе распорядился.
— Как же, Семен Феофанович, вы власть случая над человеком можете свергнуть?
— Разрешите, я вопросом на вопрос отвечу? А что есть случай? Да вы опять не отвечайте, это я в порядке риторического приема спросил… Случай есть разрешенная неопределенность. И если мы заранее в будущее заглянем, то сами эту неопределенность и разрешим…
— Да, да… — сказал Штольц. — Увлекательная теория. И где же вы хрустальный шар прячете? Или вы, подобно мадам Ленорман, карты предпочитаете?
Хотя усы его и ощетинились на собеседника, Хротов, вместо того чтобы выразить обиду, расхохотался во весь голос:
— У меня понадежнее инструмент. Проверенный временем. Вы про старца нашего, Федора Кузьмича, слышали? От него мне в наследство перешел.
— От Федора Кузьмича? Историй много слышал, но полагал их слухами. — Штольц постарался выразить ту степень заинтересованности, которая побудила бы Хротова продолжить доверительный рассказ и не показалась бы ему чрезмерной и оттого подозрительной.
— От него самого. — Хротов выделил «самого», особо уважительной интонацией. — Федор Кузьмич несколько лет этим способом пользовался, до самой своей смерти, и мне его передал. После ко мне важные чины приезжали: полковник Шервуд и граф какой-то, Дибич-Забалканский. Пытали меня — к счастью, словесно, — о наследии старца, архивах-бумагах. Я тогда утаился, конечно. А сейчас мне бояться некого, для больших людей дело делаю и нахожусь под их опекой. Так что, — он почти достиг максимума отпущенной ему серьезности, — извольте мне шуток не шутить и коленца не выкидывать. А доказательства? Да вы вокруг взгляните: все мною собственным трудом нажито. Трудился, конечно, как галерный раб. — Хротов щегольски крутанул ус кверху, жестом поиграл в гребца и сложил руки на выпирающем животе. — Но главное — в умении будущее видеть. Кому это по силам, тот перед остальными имеет большое преимущество. Это же как с зайцем. Чтобы сделать соус из зайца, надо зайца. Чтобы уверовать в Бога, надо Бога. А чтобы будущее по своему замыслу построить, нужно сначала его увидеть.
Штольц согласно кивнул, но купец и золотопромышленник уже тащил его дальше, к неминуемому вопросу:
— Так я о сфинксе спрашивал. Уже решили, какие вопросы ему задавать? Насквозь вас вижу — наверняка по коммерческой части.
— Я решился, — сказал Андрей Иванович.
— Это хорошо! — утвердил Хротов. — Только сейчас мы никуда не пойдем. Его прежде покормить надо.
Штольц и Романыч, потрясенный знакомством с новой, совершенно неведомой ему действительностью, сидели в избе и при свете лучины, точно два заговорщика, обсуждали план предстоящих действий.
— Никак в толк не возьму, — сказал мужик. — То, что в народце нашем пестром, из варнаков, чалдонов и кержаков составленном, есть и те, кто на любую низость способен, чтобы только над ближним своим выше стать, я знаю. А вот как этот бесовской антропофаг, если ему будущее наперед доподлинно и в точности известно, дозволяет пособникам его к своей выгоде перекраивать?
Голова Андрея Иванович была поглощена расчетами иного свойства, но мысль увлекла его.
— В таком случае появляется новый, перекроенный вариант будущего, — сказал он. — А затем, с каждым новым обращением к Хротову, еще и еще. И варианты эти могут множиться бесконечно. И что, если антропофаг для каждого наилучшую возможность вычисляет и в подходящий вариант переносит?
Андрей Иванович подумал о том, как хорошо было бы, чтобы эти варианты перебирала какая-нибудь вероятностная машина. И, покончив с математическими расчетами, одаривала каждого будущим по его устремлениям.
— А может, и проще все, — предположил Романыч, в ожидании постукивая пальцами по краю стола. — Может, он о будущем не больше нашего знает, а просителей своих подталкивает в том направлении, что им выгодно. Нарисует золотые копи, славу пообещает всемирную или любовное блаженство — зажжет огонек у человека в сердце, сил придаст. А сильный человек с пылом сердечным и душевным рвением сам мечту свою воплотит и сам себе будущее построит.
Романыч помолчал, постучал еще немного по столу и продолжил:
— А может, он не только чужие, но и свои стремления реализовать жаждет. Кто знает, что на уме у антропофага? Мировое господство установить, сородичей найти, домой вернуться… Вот и движется история наша по тем рельсам, которые он для нее определил.
Их размышления были прерваны появлением мальчишки, почти подростка, которого уже можно было бы отправить в ночное в компании старших.
— Гришкой зовут, — представил его Романыч.
— Григорием, значит, — уточнил малец, расправив белую рубашку с узором из васильков и вперив в Штольца немигающий взгляд серых глаз.
— И вправду не боишься? — спросил у него Андрей Иванович, когда они уже посвятили Гришку в подробности их незамысловатого плана.
— Не боюсь, — горделиво ответил тот. — Заговоренный я. Так что ни пуля, ни яд меня не возьмет.
— Веришь в заговоры?
— Верю, пробовал, — скупо ответил Гришка и добавил, обращаясь зачем-то к Штольцу: — Кровь могу заговорить.
Стали собираться. Романыч простился с супругой и девочкой, игравшей с куклой на полатях.
— Удочерили мы ее. Нам прокормиться нетрудно будет, — пояснил мужик. — А после и имя подберем.
Он проверил пальцем остроту плотницкого топора, удовлетворившись результатом, осторожно заткнул его за гашник и надел поверх истертую собачью доху. Штольц обрадовался и дружески хлопнул мужика по плечу, накрепко положив себе приглядеть за Романы-чем в предстоящей схватке.
Он нащупал в карманах шубы успокаивающую сталь револьвера и завернутые в платок ампулы. Андрей Иванович уже израсходовал одну менее часа назад, чтобы восстановить бодрость духа и запас нравственных сил, и теперь размышлял над тем, что содержимое еще одной ампулы поможет ему лучше подготовиться к встрече с Хротовым и его живым инструментом. Он решил принять полезное лекарство в дороге. Однако улучить момент ему не удалось, а выпить вещество на глазах спутников отчего-то казалось ему предосудительным и даже постыдным.
Хротов ждал их в гостиной, капитанской фуражки на нем не было. Он оценивающе посмотрел на Гришку. Малец таращил глаза на персидские ковры, и Романыч хотел было одернуть его, но в свой черед
