тетрархов — верхушку религиозной и государственной иерархии Оплота.
Я знала другую причину, значительно более важную. Дети. На Дите находился инкубатор, вне которого заключенные в мягкую оболочку зародыши не могли развиться. Тетрархи умерли бы за своих детей, и не имело значения, от их ли слияний те происходили.
Я знала, но продолжала молчать. Получи это знание флот — и у планеты не останется ни единого шанса уцелеть, они разрушат ее любой ценой, ведь гибель Дита — почти гарантия, что через сотню лет Оплот Кри не возродится в иной отдаленной точке Вселенной.
«Стереть с лица»… Таково было желание Брендона и всего человечества. Но не мое.
«Молчащие мертвые говорят на простом языке. Разорванные в клочья поют одну и ту же песню. Мир для них — это крест на могиле. Война для них кончилась вместе с жизнью»…
У этой реплики из театральной постановки было продолжение, но оно, как и имя автора, растворилось в беспамятьи, как мрак стирает краски дня…
По бездонному ущелью неизменно течет река и тумана, каменные уступы над ним не стали надежнее, но страха низвергнуться в бездну уже не вернуть. Мне больше некуда падать…
Изменница-память насмешливо нетороплива. По крупинкам, по обрывкам воспоминаний, собираю я картину своего падения… Пока — не слишком-то успешно.
Хозяина здешний владений я видела только раз, когда очнулась. После чего? Знать бы самой… Он охнул, проделал странный пасс сведенными кистями рук и… испарился.
С тех пор я в гордом одиночестве слоняюсь от подножий скал к ущелью. И обратно. Иногда идет дождь. И, по-прежнему, тоскливо и натужно завывает ветер.
Все, как и раньше. С одним отличием: теперь я этого не ощущаю.
Давно я тут? Сколько воды протекло по лону клепсидры?.. Вопрошать у тумана — без толку, а в обиталище Стража Границы большой дефицит на прохожих с календарем или наручными часами.
Частенько я ловлю себя на мысли: умерла я или банально свихнулась? Ведь раз я так долго «тут», то «там» — в реальном мире — меня нет, логично же, верно?..
Я пытаюсь разгадать сей ребус, заодно изгаляюсь над собственной эпизодической памятью и взираю на привычные пейзажи. И, как ни странно, пейзажи мне нравятся много больше, чем остальное. Привыкла? Научилась мыслить без привязки к стандартам? Может, прониклась гармонией сверхъестественного?.. Вон, даже стихи начала сочинять…
Бред? Ага. Бездарность? Не удивительно. С катушек съехала? Да кто бы сомневался!
А почему над ущельем нет смены дня и ночи, и никогда не бывает солнца?..
Память вернулась с грозой, в свете острых фиолетовых изломов. Гигантские искровые разряды метались внутри облаков, лишь изредка опаляя землю. Казалось, чернильные небеса с ежесекундно вспыхивающими росчерками вот-вот рухнут.
Грома не было. Воздух отчетливо пах серой. Вот он, сущий небесный ад!
И в этом светящемся безумии, в вездесущем электрическом кошмаре, когда мое сознание было пустым, как оставленная моллюском раковина, а дух — ошеломлен, на меня снизошло настоящее сатори. Пелена «сна неведения» спала, растворилась в ломаных безгромовых всполохах.
Кажется, тогда я начала кричать.
От облака алых искр отделяется одна-единственная, светящаяся пурпурным точка. Сингулярность. Она несется прочь от планеты, уже обреченной на гибель. На мгновение застывают на голопанели как зеленые, так и красные мотыльки. Все — кроме одного.
Еще никому не ясно, что одиночная искра — тот самый переломный момент в противостоянии людей и криогов, что эта крохотная экранная точка способна изменить ход истории Вселенной. И тем не менее, она его изменит.
Спустя удар сердца — оно глухо, замедленно колотит о ребра — за первой вспышкой от окутанного вишневым шара устремляется целый рой, уже не мотыльков — оводов.
Имперская блокада не совершенна, она являет собой крупноячеистую сеть, но алая искра летит не к зазору, ее цель — самый крупный зеленый огонек на той стороне от Дита.
— Флагман, — среди гробовой тишины голос Аны подобен набату.
Я слышу музыку в пустоте: в ней арфа и литавры. Перелив нежных струн и тремоло…
Флагман на экране отступает. К нему, сминая изначальный узор сети, мчат изумрудные искры помельче.
Рой позади беглеца-звездолета отстает совсем ненамного.
Вспышка. Не достигнув флагмана, красный огонек пропадает.
— Ее уничтожили? — не замечая своей оговорки, спрашиваю я КР.
— Переход, — речь Аны тиха и напряженна. — Не могу отследить точку выхода.
Счастливая улыбка озаряет мое лицо. Ффта сумела покинуть систему Дита. Тихий стон арфы смолкает на самой высокой ноте.
И тогда раздается долгий, басовитый глас валторны.
Флагман разворачивается навстречу рою преследователей, я почти вижу, как его КР наводит орудия, калибрует и выверяет расстояния…
Литавры, барабаны и орган. До-диез мажор. Жуткая какофония.
Рой (я успеваю пересчитать, в нем двадцать три звездолета), не сбавляя скорости, приближается к флагману.
Перевожу взгляд на сферу Дита — там хаос. Имперской флот начал атаку.
Истошно взвывают валторны.
Флагман открывает огонь: в вакууме не видно выстрелов или вспышек, но затухающие багряные искры говорят за себя сами. Шестнадцать, четырнадцать, десять…
Они долетают. Последние четыре алых овода, уцелевших каким-то немыслимым образом, сливаются с зеленым огоньком.
Тишина. Позади меня с грохотом валится какая-то посудина.
В той части экрана, где только что столкнулись корабли криогов и флагман Империи — пусто.
На моих глазах белеет и оседает капитан Ааст. Судорожно всхлипывает голосом Аны стенка.
— Что происходит? — я в замешательстве, ни одно сражение не обходится без потерь, их реакция явно преувеличена…
— Флагман, — безжизненно изрекает Ана. — На нем находилась треть высшего командного состава.
До меня начинает доходить масштаб трагедии…
— И Император, — договаривает моя кибернетическая подруга.
Брендон… Брендон. Брендон!
— Личное послание для Леди Калли, — обреченный шепот Аны.
Обвожу взглядом каюту, словно вижу впервые стоящих вокруг людей. Кетлер, Листенн, совсем
