— Мне кажется, ты хотела рассказать, почему тебе нельзя возвращаться, — влез доктор Гоби.
— Ой, да. Ну, вы увидите в источниках, что он для начала разработал связь для подводников, а потом изобрел криволинейную передачу. За это его и возвели в рыцарское звание.
— Все это мне отлично известно, Тавия. Я пока не понимаю только…
— Думаю, ты должен понять, дядя. Как, черт побери, он все это наизобретает, если я ему не расскажу и не покажу, что к чему? Вот заберешь ты меня отсюда, и тогда никто всего этого не изобретет. Представь себе последствия!
На доктора Гоби напал столбняк.
— Да… — говорит. — Да-да… Отчего же я сам не додумался?
— Кроме того, — добила его моя Тавия, — Джералду ненавистна сама мысль, что я пропаду. Разве не так, дорогой!
— Понятно, я… — Но этот самый доктор Гоби встал, и я тут же заткнулся.
— М-да, — говорит. — Кажется, отсрочка действительно необходима. Я сообщу им это. Но это всего- навсего отсрочка.
Вроде уходит старый хрыч. К двери пошел. Нет, еще что-то ему понадобилось, развстался в дверях.
— И все-таки, душа моя, пока ты тут, сохраняй величайшую осторожность. Тебе придется столкнуться со сложными и деликатными проблемами. Страшно подумать, какая неразбериха может выйти из твоего легкомыслия Допустим, ты станешь собственной прародительницей…
— Не работает, дядюшка. Я ведь из боковой линии. Припоминаешь?
— Действительно. Какая удача! Итак, я говорю до свидания — тебе и сэру… э-э… мистеру Лэттери. — Голосом, мерзавец, нажал на слово “свидания”. — Я верю, что мы еще встретимся — в конце концов, приятно побывать здесь не только в амплуа наблюдателя.
— Вот я и говорю. Обалдеть можно! — согласилась моя Тавия.
Он только головой покачал — сама общественная нравственность.
— Боюсь, душа моя, ты не слишком глубоко изучила эпоху. Использованное тобой выражение принадлежит более позднему периоду, да и тогда его чуждались воспитанные люди.
Пальбой мы позабавились неделю спустя. Трое придурков прикинулись простыми работягами и уже хотели было к нам ломануться. Но Тавия одного узнала в бинокль. Я выскочил с ружьем, и они порскнули от меня в кусты, как зайцы. Но один поймал-таки задницей хорошую порцию дроби. Пришлось ему скакать на одной ножке.
Больше нас не трогали. Чуть погодя я занялся связью для подводников. Оказалось, просто аж до тупости… конечно, если принцип тебе ясен. Подал заявку на патент. Мы перешли ко второй работе — криволинейной передаче.
Тавия меня торопила.
— Веришь ли, я не знаю, сколько нам отпущено, дорогой. С тех пор как я здесь очутилась, я стараюсь вытащить из памяти дату твоего письма, но ничего не получается, хотя точно помню — ты ее подчеркнул. В твоей биографии говорится, будто твоя первая жена тебя бросила. Слово-то какое чудовищное — “бросила”! Разве я могу бросить тебя, мой любимый! Там, правда, не говорится, когда эта беда стряслась. Приходится торопить тебя. Если ты не успеешь доработать свое изобретение, случится чудовищный хроноклазм.
Тут она заговорила совсем иначе. Грустно так. Моя Тавия!
— Вообще-то хроноклазм все равно будет. Я беременна.
— Нет! — Это я, понятно, от восторга завопил.
— Почему нет? Очень даже беременна. Как все это волнительно… Прежде с путешествующими историками такого не бывало. Дядюшка Доналд с ума бы сошел от ужаса, если б знал.
— Катился бы этот дядя Доналд! — я ору. — С хроноклазмами вместе! Киска, такое известие надо отпраздновать.
Промелькнуло несколько недель. С патентами моими как будто все устаканилось. Я всерьез взялся за теорию криволинейной передачи. Дела обстояли отлично. Мы так и эдак прикидывали, какое имя дать ребенку. Доналд? Александра? Кроме того, мы планировали купить Бэгфорд-хаус, гонорары-то были уже не за горами… Тавия еще смеялась: до чего забавно будет впервые услышать обращение “леди Лэттери”…
А потом я с маху врезался в один декабрьский вечер. Как раз я вернулся из Лондона, дела там утрясал с одним промышленником…
Ее нет.
Ни записки, ни словечка на прощание. Только дверь расхляблена, да стул перевернут.
Тавия, моя Тавия! Где же ты? Тавия! Тавия! Тавия!
Чего я писать-то начал про все про это… Неудобно как-то числиться изобретателем того, чего не изобретал. В общем, надо бы всю эту историю разъяснить. Только вот добрался я до конца и вижу, что нет никакого толка в моих разъяснениях. Ну, допустим, выложу я правду, когда мне рыцарское звание давать будут, и откажусь от него. Какая буча подымется! Нет, пусть все будет, как будет. Я так мыслю, из гениев- изобретателей не я первый и не я последний попользовался дармовщинкой.
Никогда я не был знатоком всяческих тонкостей насчет связи событий или вроде того. И какой-нибудь дикий хроноклазм вовсе не боялся устроить. Но твердо знаю, что одну вещь сделать все-таки стоит. Страшно: если я этого не совершу, всей моей истории с Тавией никогда не случится… Или нет, никогда не случилось бы, так? В общем, надо написать письмо.
Сначала адрес на конверте:
“МОЕЙ ПРАПРАВНУЧАТОЙ ПЛЕМЯННИЦЕ,
МИСС ОКТАВИИ ЛЭТТЕРИ
(Вскрыть в 21-й день ее рождения, 6 июня 2136 года).”.
Затем само письмо. Написать дату. Подчеркнуть ее.
“МОЯ НЕЖНАЯ, ДАЛЕКАЯ, МИЛАЯ ТАВИЯ, О МОЯ ЛЮБИМАЯ…”
Айзек Азимов
КОНЕЦ ВЕЧНОСТИ -1955
Глава 1. ТЕХНИК
Эндрю Харлен вошел в капсулу. Ее стенки были идеально круглыми и плотно прилегали к вертикальной шахте, образованной редкими прутьями, которые поблескивали в непроницаемой дымке шестью футами выше головы Харлена. Харлен взялся за рукоятки управления и плавно нажал на пусковой рычаг.
Капсула осталась неподвижной.
Харлена это не удивило. Он не ожидал никакого движения — ни вверх, ни вниз, ни вправо, ни влево, ни вперед, ни назад. Лишь промежутки между прутьями словно растаяли, затянувшись серой пеленой, которая была твердой на ощупь, но все равно нематериальной. Еще были легкая дрожь в желудке и слабое головокружение, говорящие Харлену что капсула со всем содержимым, включая и его, стремительно мчится сквозь Вечность.
Он вошел в капсулу в 575-м Столетии, ставшем его оперативной базой два года назад. В то время 575-е было самым дальним уголком будущего, куда ему доводилось путешествовать. Сейчас он направлялся в 2456-е Столетие. В обычных обстоятельствах Харлену стало бы не по себе от такой перспективы. Его родное Столетие — если быть точным, 95-е — осталось далеко в прошлом. Это был век запрета на атомную энергию, патриархальной простоты и деревянных построек, который экспортировал во многие другие Столетия напитки и ввозил семена клевера. Хотя Харлен не был в 95-м с тех пор, как в пятнадцать лет стал
