— Валерия, мне очень жаль, что приходится это говорить, но в последнее время на твою работу стало поступать слишком много жалоб. Насколько я знаю, тебе уже выносили предупреждения, и не раз, но по какой-то причине ты не сочла нужным к ним прислушаться.
В кабинете, отделанном деревом, пахло чем-то дорогим и чужим. Пальцы, ледяные, едва заметно дрожали — она изо всех сил держалась ими за спинку стула, бесчувственная, равнодушная к тому, что сейчас происходило.
— Я опять-таки повторюсь, мне жаль это говорить, но, к сожалению, я прошу тебя написать заявление по собственному желанию. Нам нужен полноценный сотрудник, который целиком и полностью будет отдавать себя работе — видимо, в твоей жизни сейчас наступил такой период, когда ты не можешь соответствовать этому параметру.
Рубен замолчал на долю секунды, видимо, ожидая хоть какой-то реакции с ее стороны, и, не дождавшись, продолжил:
— Разумеется, мы выплатим тебе компенсацию на месяц вперед, чтобы ты не чувствовала себя выкинутой на улицу, и у тебя в запасе есть еще две недели, которые ты можешь отработать. С тобой все в порядке, Лера? Ты очень бледная.
Тишина.
Оглушающая.
— Да, — тихо прошептала она. — Все в порядке. В порядке.
— Послушай меня, Лера, пожалуйста!
Боль разъедала внутренности, отдавалась в пальцах рук — она подпирала голову ладонями, не поднимая лица на собеседника.
— Не смей к нему ехать сама, слышишь меня? — Папа замолчал, глядя на нее холодным, неумолимым взглядом. — Не смей!
— Но почему? — Ее голос сорвался, предательские слезы подкатили к горлу. — Я просто узнаю правду, увижу его и все пойму — один раз и навсегда! Может быть, все еще можно исправить….
— А что ты, собственно, хочешь понять? — холодно поинтересовался папа. — Что тебе еще не озвучили?
Да, ей все озвучили. Дня не проходило, чтобы она не читала этих слов, всякий раз заново вспарывающих душу и выворачивающих ее наизнанку.
—
Неужели он мог вот так, за какой-то жалкий месяц, все забыть? Все, о чем они так долго мечтали, о чем думали? Неужели из-за какого-то нелепого, дурацкого недоразумения он пожертвует всем и просто уйдет? Возможно, он просто злится на нее, просто ждет, что она сделает первый шаг, подойдет, что-то скажет!..
— Мне кажется, тебе ясно дали понять, что ты не нужна, — жестко, проговаривая каждое слово, сказал папа. — Не нужна! Что еще ты хочешь узнать?
Он не мог… Ну, не мог!
— Если ты поедешь к нему сама, — спокойно произнес папа, — я просто перестану тебя уважать! Соберись и не веди себя как дешевая размазня!
Неужели она выглядела такой дурой, что даже со стороны видно, что ей не стоит туда ехать? Возможно, он просто испугался чего-то, иначе откуда были бы эти разговоры про издевки? Возможно, он подумал, что ее чувства недостаточно сильны?
— Может быть, мы все ошибаемся, — возразила она… — И мне все-таки стоит слетать туда, чтобы увидеться с ним и объясниться…
— Зачем? — с раздражением бросил папа. — Ну зачем? Чтобы он окончательно размазал тебя по стенке? Тебе недостаточно того, что он тебе написал, — тебе хочется, чтобы он лично еще раз тебя унизил? Неужели тебе не понятно, что все закончилось? Что он поставил большую и жирную точку на всей этой истории?
Она же слышала уже это от него. Слышала.
Где и когда он ей это говорил?.. Давно. Очень давно. Только не про нее. Тогда еще не про нее…
—
—
—
—
—
—
—
—
О боже… Так ведь уже было. Было! И теперь она в числе тех, многих, кто будет «плакать под дверью». Под его дверью. Умоляя. Упрашивая. Взывая к прошлому.
Глаза широко распахнулись — осознание случившегося пронзило ее как молния, напалмом кошмарного огня выжигая, уничтожая остатки надежды и веры в чудо.
Нет смысла никуда ехать.
Нет смысла разговаривать.
Ни о чем.
Он не придет. Он больше никогда не придет. Такой, как прежде… Не будет утренних писем, ласковых слов, не будет долгих разговоров в аське. Не будет звонков, пропитанных сладкой радостью и дрожью ожидания. Вместо этого она поползет к нему как преданная собачонка вымаливать косточку, чтобы снова и снова тонуть в собственных иллюзиях…
Только не это.
Только не так.
До такого унижения она не дойдет, как бы больно ей ни было.
Этого не будет. Никогда.
Пусть все сгорает, пусть внутри больше никогда ничего не вырастет. Значит, так суждено…
Она забудет его, как и он забыл о ней. Пусть не так быстро, не так легко… Пустым, равнодушным взглядом она окинула выжженную дотла пустыню внутри себя и словно наяву ощутила на губах вкус сухого, терпкого пепла.
Все кончено.
— Обещай мне, что ты никуда не поедешь! — Голос папы пробивался сквозь окружившую ее со всех сторон пустоту, как похоронный колокол сквозь толстый слой ваты. — Ты меня слышишь?
Она закрыла глаза, чувствуя, как слезы двумя обжигающими дорожками потекли по щекам.
