боли пришло и дикое, такое же суматошное желание освободиться во что бы то ни стало, потому что по- другому просто не могло быть, потому что новая жизнь уже вошла в нее, пустила первые свои ростки, да потому, в конце концов, что она ничего еще не объяснила Игорю про эту новую свою жизнь, про новую свою смелость, про открывшийся ей так ярко Божий промысел! Сжавшись пружиной, она вдруг резким усилием извернулась, провернулась на живот, и голова ее под подушкой провернулась тоже, хрустнув опасно шейными позвонками. Не ожидая от нее такой прыти, Стас ослабил вдруг хватку, и в следующую минуту рука ее, интуитивно выбросившись вперед, коснулась его лица, и острый пальчик-коготок впился во что-то упруго-мягкое, скользнув фалангой по костному выступу. Стас взвыл от боли, резко отдернул от нее руки и закрыл ими лицо. «В глаз, в глаз попала!» — молнией пронеслась в голове спасительная мысль, и она тут же перекатилась упругой кошкой по кровати, таща за собой толстую загипсованную ногу, и потянулась рукой к отброшенному Стасом на пол телефону. Она уж совсем дотянулась было да него — миллиметр какой-то несчастный оставался… Не успела, конечно, — шею сзади обхватили железно-жестокие руки ее бывшего любовника — такие, как ей казалось недавно еще совсем, нежные, такие исполненные любовью, такие страстно-сексапильно-мужские… Она пыталась было дернуться, да где там. Слишком уж силы физические обидно были неравны — хрупкая женщина с температурой да с загипсованной ногой против красавца качка с железной тупой хваткой…
Игорь, в эти самые секунды, уже припарковав во дворе машину, неторопливо продвигался в сторону подъезда, неся на весу пакеты с лекарствами, едой и фруктами. Лежали в этих пакетах и еще всяческие для кормления его жены Вероники вкусные вкусности, и он улыбался сам себе радостно и нетерпеливо, предвкушая процесс этого самого кормления. И счастлив был, как тогда, десять лет назад… И вдруг замер на полпути — ключей-то у него не было! Оставил он их вежливо на тумбочке в то злополучное, так замечательно начавшееся и такой катастрофой закончившееся воскресенье. Вот же дурак был… «Придется теперь Вероничке как-то до двери самой допрыгивать», — вздохнул он тяжело, и двинулся дальше, и поднялся на свой этаж в лифте, и удивленно уставился на открытую настежь дверь квартиры. И не догадался назад оглянуться, в лестничный пролет… Хотя чего бы он там и увидел особенного? Так, мелькнула какая-то быстрая, модно-стильная тень и исчезла трусливой пулей и так же быстро потом понеслась по улице, пряча от людей свои злые Азазелловы глаза с зияющей под ними свежей кровавой раной от Вероникиного острого ноготочка…
Глава 16
Оранжевые круги то приближались к ней вплотную, то улетали куда-то быстро, никак не желая принимать Веронику в свою уносящуюся вверх спираль. Казалось, она подлетала совсем к ним близко, и стоило чуть-чуть всего поднапрячься, чтобы вплыть в загадочную эту круговерть, но будто неведомая какая сила отбрасывала ее назад, и она все металась в этом странном пространстве неприкаянно и виновато. Плохо там было — душно и жарко очень. Параллельно где-то и в то же время рядом совсем с этой неприкаянной духотой, она это чувствовала, двигалась-происходила отдельная шумная суета, и к суете этой она тоже имела какое-то смутное отношение. Очень, очень уж ей хотелось в эту суету. И голоса — тревожные и знакомые — тоже все звали и звали ее туда, в суету, обещая прохладу и воздух. Много-много воздуха…
А потом вдруг горячая и яркая спираль-воронка взяла и исчезла в одночасье, и вместо нее появилось белое гладкое пространство — очень привычное, очень знакомое. Просто белое. Просто гладкое. Хотя не такое уж и гладкое — вон едва видимая трещинка по нему поползла куда-то вниз… Вниз…
Наконец трещинка эта закончилась, и вместо нее выплыли перед ней неожиданно и четко очертания чьей-то человеческой фигуры в белых одеждах. Фигура, повернувшись к ней спиной и подняв руки, очень уверенно и ловко производила какие-то манипуляции с двумя висящими у нее над головой бутылочками с исходящими из них прозрачными трубками, потом медленно повернулась к ней лицом…
— Ну, слава богу, очнулась! — узнала Вероника и голос, и спрятанное под надвинутой до самых бровей шапочкой лицо своей свекрови Ольги Артемовны. — Ох и напугала ты нас всех, девушка…
Вероника еще долго смотрела ей в лицо размытым, невидящим взглядом, потом потихоньку вновь перевела глаза на точку, из которой начинала двигаться вверх знакомая уже ей дорожка-трещинка, потом снова уперла взгляд в белое пространство. «Господи, да это же всего лишь потолок! — пришла первая мысль в пустую и звонкую голову. — Всего лишь потолок, и ничего больше… Как хорошо… Как хорошо, что я живая…»
— О… Ольга Артемовна… — попыталась она воспроизвести вслух имя свекрови, и сразу острой сухой болью свело горло, словно невидимый кто потянул за такую же невидимую удавку. Инстинктивно и резко, чтоб успеть ухватить эту удавку и попытаться как-то ее ослабить, она потянула к ней ладонь, чем натворила вокруг себя много непонятной пока суеты: свекровь вдруг бросилась к ней со всех ног от своих бутылочек и с силой вернула руку на место, приговаривая сердито:
— Ти-хо! Тихо, Вероника, ты чего это разбуянилась… Лежи смирно, у тебя иголка в вене торчит, а ты руками тут размахалась! Потерпи, совсем уже немного осталось. Вот это, что стоит сейчас, прокапается, и все…
— А где я? — осторожно просипела Вероника, послушно давая ей расположить свою руку на прежнем месте.
— В больнице ты, где ж еще? Тебя Игорь ко мне привез, еще четыре дня назад. Все отделение эти четыре дня перед тобой на ушах стояло. Долго жить будешь, девочка. Живучая-везучая ты. Видно, умирать тебе вовсе не хотелось, раз организм так яростно сопротивлялся… Да и дай бог…
— А что со мной было такое?
— А ты сама не помнишь ничего?
— Я? Я помню… Ногу сломала… Дома была… Потом мне Катька позвонила… А потом… Потом…
— А потом — суп с котом! Ладно, не напрягайся, вредно тебе. И без того вижу, что с головой у тебя все в порядке. Про это «потом» ты уже не мне рассказывать будешь.
— А мама… Мама моя где? Она тоже в этой больнице лежит, да? Катька говорила, вы сами за ней приехали…
— Нет, Вероника. Мама твоя сейчас дома.
— Ой… Как это — дома? Там же нет никого! Катька к сыну в армию уехала! Мне тогда домой надо бежать, срочно, я сейчас…
— О господи, да лежи ты смирно, беспокойное какое хозяйство! — снова рванула к ней Ольга Артемовна, пытаясь прижать к одеялу ее руку с иглой. — И никуда тебе бежать вовсе не надо, успокойся!
— Но как же это…
— А вот так это! Мама твоя живехонька, здоровехонька и своими ножками по дому вовсю топает. Так что лежи и не волнуйся о ней. Лучше о себе сейчас поволнуйся — так справедливее будет.
— Да как же… Что вы… У нее же инсульт…
— Нет у нее никакого инсульта.
— Как это — нет? А что у нее?
— Ну, был сильный криз. Она уже на второй день после него встать могла. В смысле, себя обслужить физиологически. В общем, все как обычно…
— А вы не ошибаетесь, Ольга Артемовна?
— Ага. Давай-ка поучи меня моей профессии, а то ведь я за полвека так и не научилась гипертонический криз от инсульта отличать… Я твою маменьку в два счета расколола, она у меня встала и побежала ножками в туалет, как миленькая! Только шум стоял…
— Нет. Нет. Этого просто не может быть… — снова попыталась дернуться отчаянно Вероника, но Ольга Артемовна, наученная ее неуемной прытью, уже плотненько держала свою сухую, горячую ладонь на ее руке в районе локтя, откуда торчала толстая иголка, прижатая чуть отодравшимся от кожи пластырем. — Этого просто не может быть, и все…
— Почему это не может?
