– Мгм. Нарушения с едой, невроз навязчивых состояний, проблемы с засыпанием, – медленно прочитал он. – Огорчается. Это важно. И из-за чего ты огорчаешься?
– Я уже говорила. Из-за всего. Сомнительное будущее. Прошлое, которое невозможно изменить. Когда- то я боялась, что не сдам вступительные, теперь боюсь каждой сессии. Огорчаюсь из-за мамы и из-за того, что она огорчается из-за меня.
– Ну что ж, у нас есть некий эскиз.
– Эскиз? Но эскиз уже был у вас два дня назад.
– То был неверный след. На этот раз мы попробуем оксазепам. Он легонько тебя успокоит…
– А не будет сшибать с ног?
– Нет, вызовет лишь небольшую заторможенность. Полдоксин действует как антидепрессант, но в некоторых случаях и как снотворное. А зато оксазепам действует гораздо мягче. – Я вслушивалась в его спокойный голос. И вот мне уже легче. Он должен рассказывать о лекарствах и записывать кассеты. – А через неделю придешь ко мне, и мы будем дальше набрасывать эскиз. Как тебя зовут?
Через неделю я пришла.
– Здравствуй. Садись. Что нас сюда привело?
– Вы мне сказали явиться с контрольным визитом.
– Да? И как тебя зовут? Малина, вкусное имя. Ну и с чем у нас проблема?
«Со склерозом», – подумала я.
– С чрезмерным аппетитом. Вы помните? Я ем, уписываю, пожираю. Кроме того, огорчаюсь и иногда не сплю по ночам.
– Да, да. Я уже сверяюсь в карточке. Действительно, от всего огорчаешься. Ну и как полдоксин?
– Сшибал меня с ног, и теперь я принимаю оксазепам.
– Ага, я забыл записать. И как себя чувствуешь?
– Чуточку лучше. А откровенно, разницы почти не ощущаю.
– Отлично. Я выпишу тебе тиоридазин.
– А что с нашей картиной?
– С картиной? А! С картиной. – Он кашлянул. – Работаем, работаем. У меня уже есть определенная концепция. Я бы сказал, эскиз. Все идет в верном направлении. Нам нужно только распутать проблему огорчений, но это уже через неделю. А сейчас рецепт.
Две недели я у него не появлялась. Да и зачем? Сессия сдана, в доме тишь да гладь, дракон диеты усыплен. Не было причин загружать Губку работой. Но где-то под конец марта я стала тыкаться из угла в угол. Все бессмысленно. Чего ради стараться? Чего ради вставать с постели? Зачем я вообще живу? На одних депрессия нападает осенью, а я сламываюсь весной.
– Это никакая не депрессия, – возразила Иола, – а всего лишь пустота. У тебя нет цели.
– Зимой у нее тоже не было, – заметила Эва.
– Зимой праздники, карнавал, сессия. Нет времени думать о пустоте. Весна – это начало нового. Человек задумывается, что изменить, какую дорогу выбрать, и вдруг осознает, что у него нет цели. Он не знает, чего хочет. Пустота.
– Но я знаю, чего хочу. Хочу мужчину. С последним я порвала еще в ноябре. Он клеился к Эве, пытался назначить ей свидание.
– Это не цель. Это бегство от пустоты. Ты хочешь ее заполнить чем-нибудь или кем-нибудь. Это не тот путь.
– Так что же мне делать?
– Посоветуйся со специалистом. Я не могу тебе ничего диктовать. Это твоя жизнь.
К Губке я пришла сразу после Пасхи. Меня добили праздники в родном доме. Мама только что рассталась с очередным мужчиной ее жизни.
– Все мужчины – мерзавцы, кроме тебя, Ирусь, – обратилась она к моему брату.
– Сташек ушел, – сообщил мне брат, приканчивая на экране очередного монстра.
– Ты выгнала его? – удивилась я. – Но ведь он все за тебя делал. Убирал, готовил.
– Если бы только, – отозвался Ирек. – Пек, жарил, вышивал салфетки, рисовал на стекле. Ну ты же знаешь, какой был Сташек.
Знаю, редкостный был экземпляр.
Сташек, редкостный экземпляр
Мама познакомилась с ним в супермаркете. Они стояли в очереди в кассу.
– На вашем месте я положил бы это мороженое, – обратился к ней высокий брюнет. – Его невозможно разрезать ножом, пахнет оно несвежим молоком, а шоколад не тает во рту. Я могу показать вам, какое мороженое хорошее.
– Правда? – обрадовалась мама.
– Идемте к морозильным витринам. – Мужчина деликатно потянул ее за руку. – Сейчас. Оно должно быть тут. Я спрятал его под рыбными палочками. Ну где же это мороженое? Видно, кто-то уже слямзил.
– Я могу взять другое, – робко предложила мама.
– Нет, вы возьмете то. Мне нужно только докопаться. Я тут замаскировал еще одну коробку. – Он принялся перекладывать пакеты с заморозками, пачки мороженого, банки. Искал он с таким пылом, что чуть не свалился в витрину.
– Вот оно. Вы позволите мне заплатить за него?
– Но только в том случае, если вы согласитесь зайти ко мне на порцию мороженого. – Моя мама покрылась свекольным румянцем.
– Ну, если такая дама приглашает… У меня просто нет выбора.
Через месяц Сташек переселился к нам.
– Это настоящее сокровище. Я не могу позволить ему ускользнуть, – объясняла нам мама.
Они подходили друг другу, как два маковых зернышка. Предшествующие мужчины не выдерживали нажима. И речь шла вовсе не об обычных в семье вопросах вроде «Опять носки на полу?», «Почему не спустил воду?», «Когда ты наконец вынесешь мусор?». В нашем доме окна моют раз в месяц, мебель переставляют раз в полгода, а ремонт продолжается, в сущности, беспрерывно. Едва кончится в кухне, как уже надо менять кафель в ванной, потом панели в коридоре. И все должно стыковаться до миллиметра, сходиться до секунды. Когда я возвращалась с какого-нибудь праздника, мама встречала меня на пороге с часами в руке.
– Ты же обещала, что вернешься в десять. Я умирала от беспокойства.
– Мама, но ведь еще только семь минут одиннадцатого.
– А тебе бы хотелось умирать целых семь минут? Даже висельник мучается не так долго.
Спорить не имело смысла. Я это терпела, Ирек тоже, но мамины мужчины – нет. Зато Сташек почувствовал себя у нас, как рыба в воде. Он вставал в шесть и сразу брался за приготовление завтрака. По три тоста для каждого. Свежий кофе, для меня чай. Потом он подготавливал мамину одежду и косметику, даже выдавливал пасту на зубную щетку. Около восьми он чистил картошку или же уносился на закупки. Сташек был пенсионер и подрабатывал в больнице санитаром. Это занимало у него пять-шесть часов в день, так что он всегда находил время навестить маму на службе. Он забегал к ней как минимум дважды в день. Приносил второй завтрак и цветы, которые воровал с окрестных клумб. А когда она возвращалась домой, он встречал ее в передничке с надписью «Приятного аппетита!» и сразу же кричал, чтобы она снимала туфли.
– Ванна ждет. На этот раз мятная, потому что жара, – сообщал он ей, принимаясь за чистку ее туфель. – Куда-нибудь заходила по пути?
– А что?
– Да на каблуке у тебя чуточка серой глины, а на дороге к нам только песок. Изменяла мне с кем- нибудь?
– Нет, просто я заглянула к Лиде. Она живет у леса, – отвечала мама, обрадованная обнаруженным у Сташека чувством собственника.
– Завтра обследую тамошнюю почву. А сейчас прошу в ванную, потому что обед уже перегрелся.
Хуже всего было по субботам. Я приезжала домой на уикенд, чтобы отдохнуть и отоспаться после всех недоспанных ночей, а тут Сташек устраивал побудку и в пять утра затевал уборку. Сперва мытье окон,
