чудовищно огромное — и разъяренное. Некое неизмеримо ужасное существо рвалось из пут, которые на него наложили Старшие боги — и пыталось вырваться из вековечной темницы.
И Смит понял — тварь притягивает его. Сильно. Неодолимо. Не в силах ни сопротивляться, ни даже контролировать свои движения, он перевернулся вниз головой и принялся падать в жаждущий, голодный хаос древнего разума, который был Ктугхой. Отвратительный рыжий шар вырастал на глазах, падение убыстрялось, и… и тут он подскочил на кровати с диким криком. Губы его дрожали, по спине и груди ручьями лил пот. Тело сотрясала неудержимая дрожь, и, глядя во тьму, Смит пытался изгнать из памяти последнее, самое страшное видение. Пытался — и не мог. Остаток ночи он пролежал в кровати, борясь со сном. А когда сероватый отблеск зари окрасил занавеси на окнах, он спустился на кухню и заварил себе крепкого кофе, в надежде, что это поможет успокоить расшалившиеся нервы.
Утренняя погода не располагала к работе: на юго-востоке клубились грозовые тучи и уже погромыхивало, к тому же Смиту становилось не по себе при одной мысли о том, что пора переводить древний текст — а ведь сколько времени он за ним гонялся по всему свету! Голова все еще шла кругом после бессонной ночи — настолько напугали его вторгшиеся в его мирный сон кошмарные видения. Сомневаться не приходилось: ему было явлено подлинное обиталище великого Ктугха — та самая неяркая звезда рядом с сияющим Фомальгаутом.
А та черная планета, на поверхности которой копошились отвратительные переливающиеся твари — не логово ли это джиннов? Вполне возможно, ее населяют прислужники Ктугха, пребывавшие с ним от начала времен, со времени той самой битвы гигантов, когда Древние были ввергнуты в узилища… От одного воспоминания Смита передернуло. Но, пересилив себя, уселся за стол и развернул исписанный на трех языках пергамент. Края он придавил четырьмя пресс-папье и принялся рассматривать непонятные значки самого древнего языка, в полном недоумении пытаясь понять, как их вообще можно соотнести с латинским текстом.
Смит прекрасно понимал, что неизбежно сделает несколько допущений, каждое из которых — или все сразу — могут оказаться ложными. Однако сидеть и просто таращиться в свиток также не имело смысла. Если этот старый чернокнижник, Загремби, сумел перевести изобретенные нечеловеческим разумом значки на латынь, значит, и он, Смит, сумеет расшифровать написанное на оборванных, истрепанных страницах древних фолиантов. Он найдет иероглифам латинские соответствия. Тем не менее работа продвигалась до чрезвычайности медленно, и он все еще терпеливо корпел над текстом, когда разразилась гроза. Сверкнула рогатая зарница, сопровождаемая оглушительным раскатом грома, и на землю излились потоки дождя. Ливень настырно заколотил в стекла.
Смит, скрипя зубами, пытался сосредоточиться над пергаментом, но стук дождя отчаянно отвлекал от работы. И вдруг, через десять минут раздался звук, от которого молодой человек подскочил в кресле и буквально затрясся от ярости. В дверь стучали! Да как! Настырно! Стук повторился еще и еще раз. В гневе отбросив ручку, он сбежал по ступеням вниз, рывком распахнул дверь и едва не пошатнулся от удара влетевшего с улицы ветра. На пороге стоял доктор Мортон, и с его плаща и шляпы потоками лилась вода.
Доктор тут же принес свои извинения за столь несвоевременный и необъявленный визит, объясняя свое появление на пороге дома Смита неудачным стечением обстоятельств: мол, он возвращался от пациента, а тут началась гроза. Доктор просил приютить его до тех пор, пока стихия не смягчится и дождь не иссякнет. Смит, конечно, всем сердцем
Не тратя лишних слов, он провел гостя в гостиную и молча указал на кресло. Приняв от него насквозь промокшие шляпу и плащ, Смит развесил одежду на спинке стоявшего у камина стула.
Мортон тем временем внимательно наблюдал за хозяином из-под полуопущенных век. И невзначай поинтересовался, как продвигаются астрономические штудии Смита: мол, последние несколько дней ночи выдались на редкость ясными и безоблачными — самое время для наблюдения за небесными телами.
Смит не стал слишком распространяться о работе, лаконично ответив, что, увы, обстоятельства последнего времени заставили его целиком погрузиться в иные труды, не оставляя времени для занятий астрономией. Однако доктор Мортон не слишком-то ему поверил. Как можно забросить занятия, для которых приобретено столь дорогое оборудование, да еще и устроено особое помещение? Если верить тому, что Смит сказал ранее, то небесные тела, за перемещениями которых он желал наблюдать, находились в южной стороне, причем над самым горизонтом. И хотя доктор почитал себя всего лишь астрономом- любителем, он точно знал, что любая звезда, которая стоит так низко над землей, и к тому же на юге, будет в зоне видимости лишь довольно короткий период времени. Но еще больше его обеспокоила в Смите его манера держаться. Молодой человек явно находился не в своей тарелке, ерзал в кресле и всем видом давал понять, что ждет не дождется, когда же дождь закончится и настырный гость покинет его дом.
Мортон чувствовал, что происходит что-то не то. Чем таким мог заниматься Смит, что даже столь краткий визит доставлял ему столько неудобств? Зачем ему нужно находиться в полнейшем уединении? Наблюдения за звездами — явно лишь одна из причин, побудивших молодого человека перебраться в здешние края. Но каковы бы ни были эти резоны, молодой Смит совершенно не желал их никому сообщать.
Доктор припомнил рассказы Шеридана о весьма любопытных книгах, хранящихся в доме. Уж не они ли сейчас занимают ум молодого человека? И Мортон предпринял отчаянную попытку разбить лед молчания, заведя разговор об истории этого дома — возможно, хоть это отвлечет Смита от мыслей о работе. Попервоначалу юноша слушал весьма невнимательно — коллекционирование антиквариата, не относящегося к книгам, явно не входило в число его пристрастий. Однако стоило доктору упомянуть, что, согласно местным легендам, на ферме некоторое время жил знаменитый чернокнижник Николас Загремби, вынужденный переехать сюда после Великого лондонского пожара в 1666 году, как выражения лица Смита резко поменялось. Сначала юноша выглядел крайне изумленным, причем всячески старался скрыть это, а затем отбросил притворство и принялся слушать с невероятным интересом.
— Так вам, выходит, знакомо это имя? — улыбнулся Мортон.
Смит пожал плечами и попытался принять непринужденный вид:
— Знакомо? Да нет, просто пару раз приходилось читать о таком человеке. Он какой-то колдун? Или… как это сказать… ведун? Одним словом, какой-то средневековый персонаж, не правда ли?
— О, мой юный друг, слышали бы вы местные предания — а ведь жители деревни до сих пор рассказывают легенды о Загремби! О нет, это был не «какой-то колдун», как вы изволили выразиться… Думаю, вам известно, что известие о вашем прибытии сюда, а в особенности новость, что вы купили эту старую усадьбу, изрядно переполошили Торпойнт. Поймите меня правильно — я-то особо во все эти сказки не верю. Но местные… хм, местных жителей сюда пирогом не заманишь. Ни в дом, ни в окрестности. В особенности после наступления темноты.
Тем не менее, неподалеку отсюда и вправду имело место несколько весьма странных происшествий. И каждое освещалось в прессе — вырезки можно посмотреть в библиотеке в Эксетере.
— А что за происшествия? — резко спросил Смит.
В голосе молодого человека звучала такая тревога, что на какой-то момент Мортон сам испугался — уж не учинит ли этот безумец чего-то непоправимого? Но Смит тут же переменил тон и с явным усилием взял себя в руки. Во всяком случае, он расположился в кресле поудобнее — хотя и не перестал сверлить доктора пристальным взглядом.
— Прошу прощения, — отрезал он. — На прогулке со мной приключилось нечто неприятное, и мое состояние оставляет желать лучшего. Нервы напряжены до предела. Не обращайте внимания.
— Возможно, я смогу прописать вам успокоительное? — мягко проговорил Мортон.
— Спасибо, не стоит. Я вскоре поправлюсь, не беспокойтесь за меня. Дело в том, что я приехал сюда в поисках тишины и покоя, а тут, оказывается, такое творится… Но, прошу вас, продолжайте. Если у этого места дурная слава, мне следует знать это.
Мортон окончательно убедился: Смит расспрашивает его об обстоятельствах жизни вот уж три века как покойного колдуна не из праздного любопытства. То, что он буквально подскочил в кресле при упоминании имени Загремби, его неубедительные отговорки, — все это указывало на то, что молодой
