– Зачем же пришла?
Нина, не отвечая, опустила глаза. Она ждала, что вот-вот предательский комок станет в горле, мешая говорить, дышать, но ничего такого не происходило. Она перестала реагировать на происходящее, словно это ее совершенно не касалось. Параллельная жизнь, в которую случайно попало ее второе «я».
– Зачем пришла? – повторила вопрос старушка.
– Теперь это не имеет значения, – прошептала Нина, медленно проходя мимо остановившейся на ступеньках старушки.
– А я вспомнила, где видела тебя, – сказала та ей вслед. – Твой портрет у Димы в комнате. Он лежал на его кровати. Все-таки, хоть и странный он был, но хорошо парень рисовал. Похоже получилось, очень похоже. Ты не хочешь подняться и посмотреть?
Нина ускорила шаг, слова, раздававшиеся сверху, казались раскатами грома. От них хотелось поскорее спрятаться или хотя бы присесть, закрыв уши. Но старушка все говорила, говорила. Голос ее сбивался оттого, что она попыталась догнать Нину. Ей это не удалось. Выбежав из подъезда, девушка помчалась по улице, быстро свернув за ближайший угол. Она бежала, не разбирая дороги, не чувствуя усталости, не чувствуя ничего. Она едва переводила дыхание, в груди кололо, ноги становились ватными, но Нина упрямо бежала. Ей было нужно поскорее оказаться подальше от злосчастного места. До сих пор услышанное не укладывалось у нее в голове. Единственное, в чем она была уверена: ее отказ подтолкнул Диму к этому последнему шагу. Наверняка его неустойчивая психика не выдержала очередного удара. И этот удар нанесла она. Она убила его…
Нина остановилась и, едва дыша, взглянула на зеленый ковер травы. Воображение мгновенно дорисовало картину: тело Димы лежит лицом к небу, голубые глаза, не мигая, смотрят вверх, белокурые волосы в беспорядке, а возле головы медленно растекается вязкое красное пятно. Оно становится все больше, словно зарисовывая красной краской яркую зелень. Нина даже почувствовала сладковатый запах крови. Это ощущение было настолько сильным, что она едва успела пробежать несколько шагов. Приступ тошноты заставил ее упасть на колени. Опираясь на широкий ствол дерева, она чувствовала, как ее выворачивает. Она слышала только эти страшные, неприятные звуки. Казалось, этому не будет конца. Наконец она смогла подняться и, вытирая рот ладонью, снова пошла по тротуару. Прохожие настороженно смотрели на нее. Она затравленно ловила их взгляды, быстро отводя глаза. Ей казалось, что все знают, что она убила человека. Это скоро проявится несмываемой надписью у нее на лице. И с этим нужно будет как-то жить. Нина усмехнулась. Она прислушалась к себе – где же слезы? Обычно они приносят облегчение. Всем, но не ей. Она никогда не могла успокоиться, проливая их. У нее нет слезных каналов. Они ей ни к чему. Это было бы слишком кощунственно – плакать по жертве собственного легкомыслия.
Нина снова закрыла глаза. Она почувствовала, что спящий рядом мужчина зашевелился. Предстоял самый неприятный момент – она так и не вспомнила его имени. Интересно, а как он обратится к ней? У него нет подобной проблемы? Нина прислушивалась к едва уловимым шорохам рядом, недоумевая, почему пригласила его к себе в дом. Это был один из необъяснимых поступков, которые она совершала с удивительным упрямством. Она продолжала свои ежевечерние походы в бары, количество выпитого исчислялось все большими дозами. Утренние пробуждения становились все более тяжелыми, хмурыми. В минуты просветления Нина понимала, что, не решая внутренних проблем, связанных с потерей Соболева, она погружается в еще более засасывающее болото. Последнее время она вообще вела себя странно, и только работа в небольшом ателье, куда она все-таки смогла устроиться, помогла не сойти с ума после случая с Димой.
Нина работала без выходных, выполняя заказы со сказочной быстротой. Процесс доставлял ей удовольствие – для такой натуры, как Нина, это было важно. К тому же ее работой были довольны. За три месяца она успела обзавестись несколькими клиентами, которые постепенно делали ей рекламу среди своих знакомых. Она принималась за любые заказы: блузы, костюмы, брюки, юбки. Ее необыкновенное природное чутье фасона, ткани сослужило ей хорошую службу. За все время работы ни одного нарекания, только благодарные отзывы. У Нины появились средства к существованию, заработанные своим трудом. Она впервые получила это новое ощущение значимости собственной личности. Мысленно она благодарила Геннадия, однажды посоветовавшего ей обрести профессию, несмотря на кажущееся отсутствие проблем. Он хотел, чтобы она не потеряла равновесие, оставшись без него. Он все знал заранее.
Нина вздохнула: «Все, да не все». Наверняка он и представить не мог, что она станет проводить столько времени в барах, едва узнавая по утрам свое отражение в зеркале. Нина тряхнула головой. Черт с ними, с этими походами в «бездну безнравственности», как часто говорила о подобных заведениях ее мама. Что она может понимать в этом? Разве были в ее жизни переломы, когда смотреть на окружающий мир возможно только сквозь толщу бокала? Нина уверенно отвечала – не было. Их жизнь протекала ровно, соответствуя планам, которые они с годами обсуждали вдвоем. И ничто не могло заставить Нину думать, что жизнь ее матери была не столь безоблачной. Но у Алевтины Михайловны часто было тяжело на сердце. Она просто умела скрывать это от дочери. Может быть, не стоило этого делать настолько тщательно? Девочка выросла с сознанием того, что все горести проходят стороной, а с годами – что она тоже вот так будет воспитывать дочку, не нуждаясь больше ни в ком. Идеальный мир…
На поверку все оказалось иначе. Взрослая жизнь не была такой радужной, всепозволяющей, открытой. Она каждый раз наносила удары, внимательно присматриваясь за реакцией на них. Последний был ниже пояса. Оставшись молодой вдовой, Нина так тяжело переживала это, что даже с матерью не сразу поделилась происшедшим. На этот раз она позвонила ей, чтобы сказать – она снова одна. Одна в большом, чужом городе, где у нее нет друзей, есть только клиенты с дежурной улыбкой на лице и затертыми комплиментами. Но в Саринск она пока не собирается. Во-первых, учеба – Нина продолжала лгать. Во-вторых, она просто не хочет возвращаться к призракам. Здесь они одни, в Саринске – другие.
Алевтина Михайловна не уговаривала дочь. Она знала, что это бесполезно. Ее крепкий орешек никогда не откажется от задуманного. Только вот как же она, бедная, успевает и работать, и учиться. Материнское сердце сжималось от боли – она знала, что такое оказаться одной в чужом городе, и нет ни одного местечка, где твоей душе спокойно.
– Ниночка, я ведь тоже работаю, откладываю копейку к копейке. Нет ни дня, чтобы я не думала о том, как ты останешься без меня. Ведь мне уже под шестьдесят, и сердце пошаливает. Но я знаю, что у меня есть ты, и держусь.
– Мам, я ведь не для этого все тебе рассказываю, – в голосе Нины досада, разочарование, словно пожалела о сказанном. – Давай без подвигов, без амбразур.
– Ты говоришь со мной, как с чужой, девочка. Расстояние отдалило тебя. Это ужасно осознавать матери. Ты поймешь это с годами, когда сама будешь ждать весточек от своей кровиночки…
– Мам! – нетерпеливо перебила Нина.
– Все, все. Не буду. Ты не обижайся, милая. Просто я так люблю тебя. И мне хочется, чтобы твоя жизнь сложилась особенно. Не любой ценой, понимаешь?
– Да, она и складывается непредсказуемо. Одно только от счастья и осталось – фамилия, квартира, мебель, побрякушки. Я теперь богатая, мам. Так что можешь бросать работу – я в состоянии содержать тебя не один год. Соболев оказался очень богатым человеком. Его бывшие друзья, зная об этом, пытались взять шефство надо мной.
– Хорошие люди, наверное.
– Куда лучше! – усмехнулась Нина, вспоминая, как быстро оказалась в железных объятиях одного из них. – Я сама себе хозяйка. Время пройдет, и я смогу на всю катушку показать это. А пока мне очень больно, мам. Мне не хватает его. Я даже не думала, что такое произойдет со мной.
– Как же не думала, девочка. Ты ведь любила его? – в голосе Алевтины Михайловны недоумение. – Замуж ведь просто так не выходят.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь. Давай поговорим о любви в другой раз. Пока это – запретная тема.
Нина вспоминала, как почувствовала холодок в разговоре после этих слов. Мама отказывалась понимать свою дочь. Она и не могла – слишком многого не знала, слишком много обмана было между ними. Дочь не спешила восполнять пробелы. Она ушла в свои ощущения, став слабой и сильной одновременно, умной и глупой, трепетной и бездушной. Размышления над собственным существованиям привели к странным выводам. Нина решила, что слишком близко подпустила к себе Соболева. И теперь приходилось расплачиваться за это. Нужно было обязательно находить отдушину, иначе внутренняя боль разорвет тело. Оно не в состоянии сопротивляться долго. Вот когда Нина поняла, как люди находят утешение в работе. Она как раз проходила именно такой этап. Приходя в ателье, она становилась другим человеком. Она чувствовала свою значимость, мизерную, больше надуманную, но все-таки. Это существенно наступало на безысходность, в которую Нина сама себя ввергала. Перемены нравились ей. Они вносили в ее жизнь определенность, открывали пусть туманную, но перспективу. Здесь был порядок. Оставалось только наладить личную жизнь. Нине еще не исполнилось двадцати, но опыт любви ее не радовал. Все шло не так, как она себе представляла. Может быть, потому, что однажды она сказала, что вообще не хочет любить и пускать кого-то в свое сердце?
Это было давно, почти три года назад. Многое изменилось, и взгляды на жизнь – тоже. Нина повзрослела. Это замечала мама, с которой она регулярно созванивалась, виделась два-три раза в год. Об этом говорила тетя Саша, к которой Нина изредка стала наведываться. Это были те редкие вечера, когда ей не приходилось трусливо убегать из собственной квартиры. Общество родственницы Лены Смирновой действовало на нее успокаивающе. Неспешные разговоры, воспоминания о детстве, в котором они с Ленкой были проказницами, но умницами. Что-то должно было связывать Нину с прошлым, от которого она с каждым годом удалялась все дальше. Уже и мама свыклась с тем, что ее дочь далеко. Алевтину Михайловну успокаивало одно – девочка учится, она нашла себя и чувствует себя уютно вдалеке. Что еще нужно матери, кроме понимания, что ее ребенок уверенно идет по жизни? Нина видела, что мамины глаза спокойны, и продолжала умело создавать иллюзию. Легче было делать это на расстоянии. Отвыкнув от Саринска с его неспешным ритмом и постоянным контролем со стороны матери, Нина действительно чувствовала себя уютнее вдали от отчего дома. Она считала, что стала достаточно взрослой и опытной женщиной, готовой к самостоятельной жизни. Только получалось у нее это весьма своеобразно.
Одно из проявлений – этот незнакомый мужчина, оказавшийся в ее постели. Если не считать ночи, проведенной однажды у несчастного Димы, это было впервые: проснуться, а рядом обнаженный мужчина. Интересно, как получилось, что он здесь? Нина чувствовала по изменившемуся ритму его дыхания, что он проснулся. Она ощутила тонкий поток горячего воздуха у себя на лице. Не открывая глаз, она поняла, что мужчина смотрит на нее. Нужно было медленно поднять веки, прищуриться и потянуться. Проделав это, Нина улыбнулась в ответ на открытую улыбку очаровательного блондина. Его голубые глаза смотрели хитро и чуть насмешливо.
– Доброе утро, амазонка! – произнес он, слегка картавя.
– Доброе утро, – Нина автоматически прикрыла грудь руками. – Почему ты так меня назвал? Почему?
– Ты просила обращаться к тебе так, – удивленно глядя на Нину, ответил мужчина. Он улыбался, наблюдая за смущением, явно читавшимся на ее лице.
– Странно. Во мне нет ничего, что присуще амазонкам.
– Вчера ты была настроена весьма воинственно: готова скакать на лошади, сражаться и лишить себя груди, – увидев, как округлились глаза Нины, мужчина откинулся на спину и рассмеялся. Успокоившись, он безнадежно махнул рукой. – Все ясно. Ты ничего не помнишь. Не буду ставить тебя в неловкое положение. Дмитрий.
Он протянул Нине руку и пожал ее холодные пальцы. Они были просто ледяными. К Нине возвращались воспоминания о вчерашнем вечере. Возвращались обрывками, суть которых сводилась к поразительному сочетанию имени, внешности мужчины, подсевшего к ней в баре примерно в первом часу ночи. Нина
