Миссис Джексон повернулась, не промолвив больше ни слова, и скрылась в доме. Проступок был совершен. Вирджиния знала, что глубоко обидела мать, которая теперь не будет разговаривать с дочерью и даже замечать ее два-три дня. Кузина Мелисандра возьмется за воспитание Вирджинии, а миссис Джексон будет сохранять молчание, как каменный истукан.
Вирджиния вздохнула, отнесла на место садовый нож, повесив его в кладовке именно на тот гвоздик, с которого и сняла. Она убрала обрезанные ветки и подмела листья. Губы девушки дрогнули, когда она посмотрела на свежесрезанный куст. Растение имело удивительное сходство с трясущейся, дрожащей прежней хозяйкой, маленькой кузиной Джорджиной.
«Я, действительно, сделала из него уродца», — подумала Вирджиния.
Но она не чувствовала вины за сделанное, ей было только жаль, что она обидела мать. Пока ее не простят Вирджиния так и будет страдать по этому поводу. Миссис Джексон принадлежала к той породе женщин, чей гнев ощущался по всему дому. От этого гнева не спасали ни стены, ни двери.
— Сходи в город и получи почту, — сказала кузина Мелисандра, едва Вирджиния вошла в дом. — Я не могу пойти, очень устала и совершенно выдохлась этой весной. Я бы попросила тебя зайти в аптеку и купить мне флакон горькой настойки Каплера. Нет ничего лучше, чем настойка Каплера для восстановления сил. Кузен Джефсон говорит, что лучше всего помогают таблетки «Каплер Пёпл», но я знаю лучшее средство. Мой бедный дорогой муж принимал горькую настойку Каплера до последнего дня своей жизни, до самой смерти. Но не вздумай отдавать им больше девяноста центов. В таком случае я лучше куплю настойку в Уорте. А что ты сказала своей милой матушке? Ты что, совсем перестала соображать? Вурж, ведь у тебя одна-единственная мать.
«Мне и одной слишком достаточно», — подумала Вирджиния, шагая в город.
Девушка купила горькую настойку для кузины Мелисандры, потом пошла на почту и спросила корреспонденцию в общем отделе. У ее матери не было собственного почтового ящика. Сама Вирджиния вообще не получала никакой почты, кроме «Кристиан Таймс», единственного журнала, который выписывала семья. Письма к ним почти не приходили. Но Вирджиния очень любила стоять у окошка на почте и наблюдать за мистером Кэвью, седобородым старым клерком, похожим на Деда Мороза, вручающим письма счастливым людям, к которым они приходят. Мистер Кэвью делал это с отрешенным, безразличным, юпитероподобным видом, как будто ему было абсолютно неважно, невероятную радость или неизбывное горе приносят письма своим адресатам. Письма очаровывали Вирджинию, может быть, потому, что она редко получала их. В ее Голубом Замке существовали волнующие послания, перевязанные шелковыми ленточками и запечатанные печатью. Их всегда приносили пажи, одетые в ливрею из золота и голубизны. Но в реальной жизни единственными письмами, поступавшими в ее адрес, были случайные, небрежные записки от родственников или проспекты рекламных агентств.
И естественно, Вирджиния была несказанно удивлена, когда мистер Кэвью, еще более, чем обычно, похожий в этот день на Юпитера, протянул ей письмо. Да, оно было адресовано именно ей, подписанное твердой рукой: «Мисс Вирджинии Джексон, Элм-стрит, Хайворт». На почтовой марке значился Нью-Йорк. Вирджиния мгновенно схватила письмо, ее дыхание участилось. Нью-Йорк! Письмо, должно быть, от доктора Стинера. Он все-таки вспомнил о ней.
Вирджиния встретила дядю Роберта, входившего в тот момент, когда она выходила с почты, счастливая от того, что в сумке у нее лежало письмо на ее имя.
— Ну, — сказал дядя Роберт. — В чем разница между ослом и почтовой маркой?
— Не знаю. И в чем же? — покорно спросила Вирджиния.
— One you lick with a stick and the other you stick with a lick[1].
Дядя Роберт закрыл дверь, чрезвычайно довольный собой.
Кузина Мелисандра погрузилась в «Таймс», когда Вирджиния вернулась домой, и ей совсем не пришло в голову спросить, не было ли каких-либо писем. Миссис Джексон спросила бы об этом непременно, но в настоящий момент губы ее были плотно сжаты. Вирджиния была даже рада этому. Если бы мать спросила о письмах, девушка вынуждена была бы признаться, что они были. После этого пришлось бы отдать письмо матери и кузине Мелисандре, они бы прочитали, и все бы раскрылось.
Сердце Вирджинии бешено забилось, когда она поднималась к себе наверх, поэтому она несколько минут просто просидела у окна, прежде чем раскрыть письмо. Она чувствовала себя виноватой и лживой. Никогда прежде Вирджиния не скрывала писем от матери. Каждое письмо, которое девушка писала или получала, было прочитано миссис Джексон. И это было неважно. Вирджинии было нечего скрывать. А сейчас это имело значение. Она не могла никому позволить увидеть это письмо. Пальцы девушки тряслись от сознания, что она совершает дурной поступок и ведет себя неподобающим для дочери образом, когда она вскрывала письмо. Может быть, она волновалась еще и от дурного предчувствия. Девушка была определенно уверена, что с ее сердцем ничего серьезного, но кто знает.
Письмо доктора Стинера было очень похоже на него самого: простое, прямое, резкое, без лишних слов. Доктор Стинер никогда не городил околесицу. «Дорогая мисс Джексон…» — и далее следовала страница предельно ясного повествования. Казалось, Вирджиния с ходу прочла письмо и опустила его на колени. Лицо ее побледнело, как у привидения.
Доктор Стинер сообщил ей, что у нее очень опасная и фатальная форма сердечного заболевания, ангина пекторис, очевидно осложненная расширением артерий. Доктор описывал, как протекает заболевание и чем заканчивается. Он сообщил, без всяких успокоительных обмолвок, что ничего нельзя сделать в этом случае. Если Вирджиния будет внимательна к себе, то, может быть, проживет с год. Но она также может умереть в любой момент. Доктор Стинер не очень утруждал себя подбором слов. Вирджинии предписывалось избегать сильных волнений и расстройств, кушать и пить нужно было весьма умеренно, не бегать, подниматься по лестницам и вверх по наклонной местности с перерывами. Любой неожиданный шок или стресс может оказаться смертельным. Доктор выписал лекарство, которое нужно было все время носить с собой и принимать сразу же, как только ощущались первые признаки приступа. И, конечно, он был вечно преданный ей доктор Стинер.
Вирджиния долго сидела у окна. На улице был мир, залитый светом весеннего полудня: небо чарующе голубое, воздух ароматный и свободный, нежная, легкая, голубая дымка нависала над улицей. Чуть подальше у железнодорожной станции группа молоденьких девочек ждала поезд. Вирджиния слышала их веселый смех, болтовню и шутки. А поезд громыхал и громыхал. Но во всем этом не было реальности. Реальности больше не существовало ни в чем, кроме того, что Вирджинии оставался только один год жизни.
Когда девушка устала сидеть у окна, она отошла и прилегла на кровать, уставившись в растрескавшийся, бесцветный потолок. Удивительное оцепенение пришло к ней после постигшего удара. Девушка не чувствовала ничего, кроме удивления и непонимания. Но верх брало то, что доктор Стинер знал свое дело и что она, Вирджиния Джексон, так и не начавшая жить, должна была умереть.
Когда прозвучал сигнал на ужин, она поднялась, механически спустилась вниз, следуя силе привычки. Вирджиния удивилась, как ей позволили находиться в одиночестве так долго. Ах, да, ведь мать не обращает сейчас на нее никакого внимания. Вирджиния была очень рада этому. Она понимала, что ссора по поводу куста роз была настоящей, как сказала бы сама миссис Джексон, и фатальной. Вирджиния не могла есть, но миссис Джексон и кузина Мелисандра думали, что это происходит только потому, что девушка бесконечно переживает из-за молчания матери. И отсутствие аппетита не комментировалось. Вирджиния заставила себя сделать глоток чая и сидела, наблюдая, как едят остальные, раздумывая над тем, как много лет прошло с тех, пор, когда они впервые вот так втроем сели за этот обеденный стол. Вирджиния почувствовала, что улыбается в душе, подумав, какое волнение она может причинить им, если захочет. Стоит ей только рассказать, что написал в письме доктор Стинер, и поднимется такой шум, как будто — Вирджиния подумала об этом с горечью — они и в самом деле очень заботятся о ней.
— Домоуправительница доктора Стинера получила сегодня от него весточку, — сказала кузина Мелисандра так неожиданно, что Вирджиния подпрыгнула на месте. Может быть, кузине передались ее собственные мысли? — С ней разговаривала сегодня в городе миссис Джадд. Они считают, что сын поправится, но доктор Стинер пишет, что повезет его за границу сразу же, как только мальчик сможет передвигаться. По крайней мере весь год доктора Стинера здесь не будет.
— Нам это все равно, — величественно сказала миссис Джексон. — Он не наш доктор. Я бы, — на этих словах она посмотрела (или Вирджинии показалось, что посмотрела) сквозь нее, — не пригласила его
