Опять же, при разговоре с человеком уместно было бы сопроводить это приглашающим жестом. Телепатия же делала такую куртуазность излишней. Крутой уклон к дороге капитан одолел с завидной легкостью.
Найлу он в свое время почему-то казался крупнее; разница в росте у них составляла всего-то с локоть (вообще у смертоносцев рост от двух с небольшим до двух с половиной метров). И цвета паук был темно-коричневого, а не черного, как большинство его сородичей. Глянцевитостью капитан напоминал Греля, сына Асмака, что в свою очередь указывало на сравнительно молодой возраст и в то же время на вполне взрослые силу и ловкость.
Дорога на север для двоих была, пожалуй, узковата, и четырьмя правыми лапами пауку приходилось, при его размахе, ступать по травянистой обочине.
Найл и сам вспомнил слова Смертоносца-Повелителя: «Ни один корабль не понесет на себе изменника, который смерти предпочел бесчестье».
Паук уловил его мысль и, скорее всего, счел ее за унизительную.
У людей такой вопрос отдавал бы двусмысленностью, но паук понял все досконально.
Найл почувствовал его удивление.
Глаза паука — и на голове, и в боку — воззрились на Найла с изумлением. Поскольку изъяснялись человек и паук телепатически, у восьмилапого не было сомнений, что двуногий говорит правду.
Чувствуя, что спутник затаил какой-то вопрос, Найл добавил:
Точно так же, как капитан мог всматриваться в ум собеседника, делая любую утайку невозможной, так и контакт Найла с умом паука означал прямой доступ к его мыслям. Чувствовалось, что сказанное вызывает у паука священный ужас; ему в это даже верится с трудом.
Невольно вспомнилась еще одна черта, которую Найл нередко подмечал в своих контактах с пауками. Они порой выказывали недюжинный интеллект, но все равно он был не таким утонченным, как у людей. Дело здесь, очевидно, в эволюции. Человек миллион с лишним лет эволюционировал в постоянных конфликтах с себе подобными, а потому достиг высокой степени проникновения в тонкую субстанцию мыслей своих соплеменников, изрядно поднаторев во всякого рода интригах и блефе (взять самого Найла в его недавнем поединке с пауком). Восьмилапые же, в противоположность, никогда не боролись за выживание с другими пауками. Жизнь у них проходила по большей части в терпеливом ожидании, когда в тенета угодит какое-нибудь насекомое и даст о себе знать нервозным подергиванием.
У капитана отношение к людям было простецким. Для него они побежденные особи, годные в пищу. Вот почему и он, и Скорбо были так уязвлены, когда вышло распоряжение их любимую еду больше не трогать, а довольствоваться скотом и каким-нибудь случайным разговением вроде птиц. Когда до них было доведено, что такова воля Великой Богини, они просто не смогли в это поверить — ведь ни Скорбо, ни капитан не присутствовали при явлении через Найла их божества. Теперь же, услышав обо всем из уст самого посланца, капитану не оставалось ничего иного, как поверить. Кроме того, разве Найл не доказал, что он не какой-нибудь там презренный двуногий? Ведь он вырвался из его, капитана, собственной хватки.
Вскоре теснина, по которой они шли, расширилась настолько, что вполне можно было идти бок о бок, не задевая друг друга. Капитан хотя и передвигался вдвое медленней обычного, все равно намного превосходил Найла по темпу ходьбы. Что ж, по крайней мере, расстояние наматывается быстрее.
Вокруг потянулись лесистые отроги. На западе маячила горная цепь — кажется, та, что отделяет прибрежную низменность и развалины Сибиллы, летней резиденции Хеба Могучего, покорителя людского племени.
Найл спросил у капитана:
Найл вначале приободрился, но затем сообразил: что для паука полдня, для человека день с гаком, миль, пожалуй, сорок.
Конечно, со спутником, знающим дорогу, идти было сподручней. В путешествии с пауком был, пожалуй, один лишь минус. Приходилось все время держать медальон повернутым к груди. Если его отвернуть, неизбежно станет заметным отток воли. А потому, хочется или нет, надо жить на неослабном уровне напряжения и целенаправленности.
К середине дня у Найла разыгралась типичная головная боль, но он подавил ее в надежде, что хуже не станет. Кстати, не укрылось и то, что контакт с жизненной силой паука прибавлял энергии и ему самому. А ведь действительно: энергия удерживается на высоком уровне, если не обременять себя мыслью об усталости, если гнать ее прочь.
При ходьбе они разговаривали мало. У пауков вообще не принято поддерживать стойкий контакт с помощью речи, даже телепатической, поскольку «чувство локтя» у них развито несравненно лучше, чем у людей. Даже просто идя рядом с капитаном, Найл уже вскоре знал о нем больше, чем если бы они болтали без умолку.
Капитан родился в разрушенном городе, во многом похожем на город пауков, только меньше размером. Он тоже был окружен пустыней. Когда на Земле еще господствовала раса людей, это был процветающий морской порт. После Великого Исхода город оказался фактически заброшен, а потом землетрясение и вовсе превратило его в руины, добив немногочисленных оставшихся в нем двуногих. Зато там расплодились полчища здоровенных крыс, и вскоре город превратился в колонию разумных смертоносцев, которым внушительные здания и высокие пальмы, где можно раскидывать тенета, пришлись как нельзя более по нраву. Серые пауки-волчатники предпочитали селиться на задворках, среди развалин. Так постепенно сложилось «двухъярусное» общество, в котором смертоносны слыли аристократией.
Когда наладилось морское сообщение с владениями Смертоносца-Повелителя, в город стали ввозиться слуги и рабы из числа людей. Они разводили гигантских крыс, особо ценимых пауками.
Дед капитана, а затем и отец были членами городского Совета; уважением пользовались и два старших брата. На капитана же из-за его малого роста извечно поглядывали свысока, и он словно в отместку стал водиться с молодыми пауками-волчатниками из трущоб. Те в нем души не чаяли, и постепенно он оказался во главе шайки, которая из озорства делала набеги на крысиные фермы. Как-то раз на пути молодых повес встали люди, что работали на хозяйстве; пришлось с ними разделаться и съесть заодно с потомством. Человеческое мясо показалось настолько вкуснее крысятины, что пауки взяли в привычку при возможности подворовывать и поедать рабов. На это в городе, собственно, смотрели сквозь пальцы, но когда разгильдяи по случайности убили какого-то видного надсмотрщика, дело дошло до Совета смертоносцев, и те, придя в ярость, приговорили негодников к смерти.
