Августин сблизил, хотя и провел разделительную линию между двумя типами подвижничества — воинов Христа и воинов мирских. В основу этого мировоззрения Августина легла идея, что воин Христов должен «отрясти прах с ног своих» и вступить в единственно истинную и величайшую из битв, разыгравшуюся в одиночестве, зачастую в тиши «пустыни». Эта битва человеческого духа с грехом и духами зла, с дьяволом, искушением и греховной плотью. Аскет, отшельник, монах становятся новыми и главными Христовыми воинами. Вспомним, что исконное значение слова «аскеза» есть воинская подготовка. Подлинный враг находится внутри каждого человека, подлинная война — психомахия, подлинная победа — победа над самим собой. И об этом в христианском мире должны были помнить не только монахи, но и мирские воины.
Таким образом, деятельность воина в христианском мире оценивалась исключительно исходя из его участия в справедливой или незаконной войне. Если война справедливая, война священная (bellum sacrum), то и воин — «праведный» (iustus bellator). Подобное отношение к войне, отраженное в ряде литургических церемоний и почитании святых-воинов, укрепилось в Византии, во Франкском королевстве в эпоху Меровингов и, особенно, Каролингов, на Руси после Крещения.
На Западе почитание святых воинов шло параллельно с процессом формирования особого миссионерского спиритуализма как приложения к завоевательным войнам, целью которых было покорение и обращение язычников. Этот спиритуализм был тесно связан с представлением о франкском народе как «новом Израиле». Эта же идеология была присуща и ромейскому народу в рамках Византийской империи. Ощущение себя как народа святорусского, также «нового Израиля», питало духовной энергией Русское государство задолго до падения Царьграда в 1453 году.
Христианские империи: Франкская, Византийская и Русская на протяжении почти всей своей истории жили в состоянии постоянной военной угрозы со стороны языческого и мусульманского миров. Таким образом, христианская война и воин-христианин были призваны спасти веру, над которой нависала постоянная угроза. Бернар Клервосский в своем трактате «Новое воинство Христово» писал: «Нет такого закона, который бы запрещал христианину поднимать меч. Евангелие предписывает воинам сдержанность и справедливость, но оно не говорит им: «Бросьте оружие и откажитесь от воинского дела!» Евангелие запрещает несправедливую войну, особенно между христианами. Было бы запрещено убивать и язычников, если бы каким-нибудь другим образом можно было помешать их вторжениям и отнять у них возможность притеснять верных. Но ныне лучше их избивать, чтобы меч не висел над головою справедливых и чтобы зло не прельщало несправедливых. Нет для избравших для себя воинскую жизнь задачи благороднее, чем рассеять этих жаждущих войны язычников, отбросить этих служителей скверны, мечтающих... осквернить святые места и захватить в наследие святилище Бога. О да извлекут дети веры оба меча против врагов!.. Пусть убивают они врагов или гибнут сами. Им нечего бояться славно претерпеть смерть за Христа и не преступно убивать других за Него. Христов рыцарь убивает безгрешно и умирает со спокойной совестью. Умирая, он трудится для себя, убивая — для Христа. Недаром носит он меч. Служитель Бога, он — каратель злых и спаситель добрых. Убивая злого, он — не человекоубийца, а «злоубийца». Он — мститель, служащий Христу, и защитник христианского рода. Великое счастье умереть в Боге, счастливее тот, кто умирает за Бога!»
В 1925 году в русском Зарубежье выходит работа Ивана Ильина «О сопротивлении злу силою», в которой великий православный мыслитель осмыслил позицию в этом вопросе Западной христианской традиции и пришел к тем же выводам. О работе И. А. Ильина епископ Берлинский Тихон тогда же сказал, что книга сия «есть истина, которую Православие носило веками в чувстве и воле и которая впервые выговорена разумом и доказана».
Анри Доминик Лакордер, автор книги «Жизнь святого Доминика», изданной в 1840 году, резюмировал отношение к войне со стороны католического мира. Позиция в этом вопросе католического мыслителя совпадает с тем, во что верили все христиане везде и во все времена. «Война есть реакция со стороны народа против нанесенной ему несправедливости, реакция, требующая кровавых жертв. Везде, где совершается несправедливость, есть законный повод для войны вплоть до полного удовлетворения. Таким образом, после религии война является первой обязанностью человека: одна говорит нам, что такое право, другая защищает его; одна есть слово Божие, другая — десница Его. «Свят, свят, свят, Господь, Бог сил», то есть Бог справедливости, посылающий сильного на защиту угнетенного, слабого, свергающего гордых владык, ведущий Кира на Вавилон, рушащий перед народами неприступные твердыни, преобразующий палача в воина, а воина в остию. Но будучи священной, война может быть употреблена и во зло и сделаться оружием насилия. А потому, чтобы судить о ней в каждом отдельном случае, нужно знать, во имя чего воюют. Всякая освободительная война священна; война как орудие гнета заслуживает проклятия. До крестовых походов война велась для защиты территории и законного управления того или другого народа и, таким образом, освящала меч. Солдат умирал у пределов своей родины, имя которой преисполняло его сердце мужеством в минуту битвы. Но когда Григорий VII пробудил в умах своих современников идею христианского государства, понятия о братстве и родине расширились. Объединенная верой Европа поняла, что всякий католический народ, кем бы он ни был угнетаем, имеет право на ее помощь и может располагать ее оружием. Возникло рыцарство; война сделалась не только служением христианина, но и служением монаха, и целые легионы этих последних заняли власяницей и щитом передовые посты Запада. Всякой крещеной душе было ясно, что она должна явиться на защиту права против силы и что, будучи сотворенной Богом, Который слышит малейший стон своей твари, она должна быть наготове при первом же крике о помощи... Здесь не было речи о потере или выгоде, ибо кровь проливается даром или не проливается вовсе. Совесть платит ей здесь, на земле, а Бог — на небе. Взяв под свое покровительство все то, что лишено было силы, христианское рыцарство предложило также свою защиту священному бессилию Церкви. Не имея ни войска, ни укреплений для защиты, Церковь всегда подвергалась нападениям со стороны своих преследователей. Всякий государь, желавший ей зла, мог ей его причинить. Но когда возникло рыцарство, оно взяло под свое покровительство град Божий, во-первых, потому что град этот был бессилен, а во-вторых, потому, что в защите его свободы было заинтересовано все человечество. В качестве угнетаемой Церковь имела право на защиту рыцаря, как все, что притеснялось; в качестве учреждения, основанного Христом, чтобы увековечить дело земного освобождения и даровать людям вечное спасение, она являлась матерью, невестой и сестрой всякого, кто способен был пролить за нее свою кровь и обнажить свой меч...»
Праведная война, почитание военных святых, оружие и воины заняли особое место в христианской литургической практике. Для того чтобы быть рыцарем, мало было иметь боевого коня, оружие, физическую силу, храбрость. Необходима была воля и дисциплина в следовании нравственным нормам, возложение на себя которой обозначалось соответствующими ритуалами — инициатическим посвящением. Франко Кардини задавался вопросом, почему средневековый рыцарь выглядит для нас сейчас существом более прекрасным, чем банковский служащий, и более «ужасным», чем военный танкист или летчик, и сам же отвечает на этот вопрос. Оценка «прекрасного» и «ужасного» имеет свои особые причины, коренящиеся в архетипах. Из глубокой древности арийских народов происходит культ богов-всадников. Воинская доблесть, могущество, облаченное в латы, и соответствовали всегда древнему архетипу верховной божественной неумолимой силе, призванной творить суд Божий здесь, на земле.
Самосознание рыцаря, витязя преодолело рубеж Средневековья и вошло составной частью в систему ценностей, мужских добродетелей современности. В этом и состоит коренная причина того, что средневековый витязь для нас, современных людей, людей мира, с которого уж было сорван покров сакральности, прекраснее банковского служащего и будет прекраснее, пока в мире не умерли сугубо мужские ценности и принципы: верности и чести! Здесь же истоки того образного, поэтического понятийного образа, который сложился в XIX веке вокруг некогда конкретно-сословного имени витязей. Витязь стал синонимом чести, воинской доблести и христианского воинского подвижничества.
Подвиг богатырства, христианского воинского служения был осмыслен и русской философией. Величайший русский ум, Лев Александрович Тихомиров, осмысливая войну в свете христианского учения о смысле земного бытия, замечал, что прикрываемое вырванными из контекста Священного Писания цитатами пацифистского характера «размягченное состояние умов, дряблость чувства, отвращение от всякого напряжения энергии вообще, какое-то «обабленное» настроение от всякого действия «силой», и, в частности, «отрицание войны», находятся в резкой дисгармонии с запросом истории на мужскую доблесть
