ворочаться, ни одна из попыток издать хоть какой-то звук или вообще подать признак жизни не увенчалась успехом.
Тем временем беседа двух голосов продолжалась. Кельвин:
— Сэр, а как насчет вашего проекта? Вы одни двигались в этом направлении?
— Нет, конечно, — отвечал папа. — Только в Штатах мне известно как минимум шесть лабораторий, и, может, это еще не все. И уж наверняка не только наша страна вела исследования в той области. Идея-то сама по себе не новая. Но мы предпринимали все возможное, чтобы за границу не просочились сведения о том, чего нам удалось добиться на практике.
— А на Камазоц вы попали один? Или с вами был еще кто-то?
— Конечно, один. Понимаешь, Кельвин, в таком вопросе нельзя было полагаться на опыты с обезьянами или собаками. А с другой стороны, никто не мог предсказать, как это сработает и не будет ли побочного эффекта в виде полного распада физического тела. Играть с пространством и временем — очень опасное занятие.
— Но почему именно вы, сэр?
— Я не был первым. Мы тянули жребий, и мне выпал второй номер.
— А что произошло с первым человеком?
— Мы не смогли… Смотри-ка! Кажется, у нее дрогнули веки? — Тишина. А потом: — Нет. Это из-за теней мне показалось.
Мэг готова была лопнуть от досады. Она действительно мигнула! Она уверена, что папе не показалось! И еще она их слышит! Ну почему они ничего не сделают?!
Но вместо этого возникла еще одна бесконечная пауза, в течение которой они, скорее всего, внимательно следили за ней, карауля малейшие признаки жизни. Наконец она услышала папин голос — теперь он немного оттаял и больше походил на тот, к которому она привыкла:
— Мы тянули жребий, и я оказался вторым. Мы знали, что Хэнк ушел в тессер. Мы видели, как это случилось. Он растаял в воздухе, растворился буквально на глазах у всей группы. Вот только что был здесь — и пропал. Мы решили в течение года ждать его возвращения или каких-то новостей. Год прошел. И ничего не случилось.
— Господи, сэр, — прерывисто ответил Кельвин. — Вы могли попасть в какую-то складку.
— Да, — согласился папа. — Это вызывает ужас, но и восторг: сделать открытие, что материя и энергия действительно одно и то же. Что физическая величина — иллюзия, а время — материальная субстанция. Это мы уже знаем, но есть еще больше загадок, разгадать которые не под силу нашим ограниченным мозгам. Надеюсь, что вашему поколению удастся понять намного больше, чем нам. А Чарльзу Уоллесу — больше, чем кому бы то ни было из вас.
— Да, я тоже надеюсь, сэр. Но что все-таки случилось после отправки того, первого ученого?
— Тогда наступила моя очередь, — Мэг услышала, что папа вздохнул. — Я отправился. И вот я здесь. Уже поумневший и не такой самоуверенный. Я ни за что бы не подумал, что пропадал целых два года. Но теперь, когда пришли вы, у меня появилась надежда вернуться вовремя. С единственной вестью для остальных ученых: нам по-прежнему ничего неизвестно!
— Что вы хотите этим сказать, сэр? — удивился Кельвин.
— Только то, что сказал, — снова вздохнул папа. — Что мы ведем себя как дети, играющие с динамитом. В своей безумной спешке мы врываемся туда, где прежде…
Мэг совершила неистовое усилие и издала какой-то звук. Он был едва слышен, но все-таки он был. Мистер Мурри замолк и воскликнул:
— Тс-с! Слушай!
Мэг снова испустила какой-то дикий сдавленный хрип. И в следующее мгновение обнаружила, что сумела поднять веки. Они весили, как глыбы мрамора, но все-таки подчинились. Над нею склонились папа и Кельвин. Чарльза Уоллеса не было видно. Куда он пропал?
Мэг лежала посреди чего-то, похожего на равнину с выгоревшей ломкой травой. Она мигала снова и снова, медленно, прилагая огромные усилия.
— Мэг! — окликнул папа. — Мэг, как ты себя чувствуешь?
Хотя язык, как и веки, весил не меньше тонны, она все же заставила его пошевелиться:
— Не могу двинуться.
— Постарайся! — воскликнул Кельвин. Почему-то его голос звучал так, будто он очень сердится на Мэг. — Пошевели пальцами на руках или на ногах!
— Не могу. Где Чарльз Уоллес? — невнятно из-за непослушного языка вымолвила она. Может, ее никто не понял? Потому что ответа она не получила.
— Мы тоже на какое-то время вырубились, — гнул свое Кельвин. — Ты скоро придешь в себя, Мэг! Ты только не пугайся! — он сидел рядом на корточках, и хотя голос все еще звучал громко и требовательно, в глазах светилась искренняя тревога. Она вяло подумала, что, наверное, не потеряла очки, иначе не смогла бы так четко различить его лицо, его веснушки, его пушистые черные ресницы, его яркие голубые глаза.
Папа стоял на коленях с другого бока. Из-за круглых линз в очках миссис Кто его глаза казались размытыми. Он осторожно взял ее за руку и легонько потер:
— Чувствуешь мои пальцы? — его голос казался неправдоподобно спокойным, как будто сковавший Мэг полный паралич — обычное дело. Благодаря этому спокойному голосу ей тоже стало спокойнее. Но тут она увидела крупные капли пота, выступившие у папы на лбу, и в следующий миг ощутила холод легкого ветерка, коснувшегося ее лица. Сперва его слова кололи, как ледышки, а теперь они смягчали ее боль: так что же ее окружает, стужа или тепло? — Чувствуешь мои пальцы? — снова спросил он.
Да, теперь она чувствовала, как папа сжимает ей запястье, вот только не могла кивнуть ему в ответ.
— Где Чарльз Уоллес? — ее слова уже не казались такими невнятными. И язык, и губы стали чувствовать свою неуклюжесть и сковывавший их холод: как будто какой-то безумный дантист вкатил ей лошадиную дозу новокаина. Как-то сразу, толчком, ей стало ясно, что тело и конечности заледенели, что это не простая прохлада: Мэг застыла до самого нутра, до кончиков пальцев. И это стылое состояние было причиной тому, что папины слова кололи ее, как льдинки, а она не в силах была шелохнуться.
— Я застыла… — невнятно выдохнула она. На Камазоце не было так холодно: эта стужа была гораздо более жестокой, чем самые суровые зимы на Земле. Ей удалось вырваться из-под морока, напущенного Предметом, но эта неожиданная стужа была едва ли не хуже. Нет, папе так и не удалось ее спасти!
Теперь глаза подчинялись ей настолько, что можно было немного оглядеться. Все вокруг оказалось бурым и серым. По краям поля, на котором лежала Мэг, росли деревья, и листья у них были мертвые и бурые — под стать пожухлой траве. Из травы торчали какие-то стебли: наверное, когда-то это были цветы, но сейчас и они были мертвыми и пыльными. В противоположность тусклым и унылым цветам и холоду, сковавшему ее члены, воздух оказался пронизан нежным весенним ароматом, с едва уловимой нежностью навеваемым легким ветерком. Она перевела взгляд на папу и Кельвина. Оба были одеты в одни рубашки с длинным рукавом и чувствовали себя вполне комфортно. Одной Мэг, закутанной в их куртки, было так холодно, что зуб на зуб не попадал.
— Почему мне так холодно? — удивилась она. — И где Чарльз Уоллес? — никто ей не ответил. — Папа, куда нас занесло?
— Я не знаю, Мэг, — виновато отвечал мистер Мурри. — Я паршиво управляюсь с тессером. Видимо, каким-то образом у меня получился перелет. И мы теперь не на Камазоце. Я понятия не имею, где мы теперь. А замерзла ты оттого, что нам пришлось пробиваться через Темное Нечто, и в какой-то момент я вообще боялся, что потеряю тебя.
— Это тоже затененная планета? — медленно и неохотно, но все-таки язык начинал слушаться, и речь становилась все более внятной.
— Мне так не кажется, — сказал мистер Мурри, — но я так мало знаю обо всем, что с нами случилось, что не смею что-то утверждать.
— Значит, тебе вообще не следовало соваться в тессер! — никогда в жизни Мэг не позволяла себе говорить с папой в таком тоне. Ей самой стало неприятно от собственной грубости.
— Но это было единственной возможностью спастись, — грустно покачал головой Кельвин. — По
