Настоящей забастовки еще не было, но уже какой?то комитет успели сварганить. Кто прошлые обиды вспоминал, кто по дурости. Власть хозяйская, да хозяев?то многовато.
Конечно, для того и создавали паевое товарищество, чтобы, на случай какой катавасии, сообща рублем отбиваться. Но пайщики и не думали за простой расплачиваться своим рублем. Хуже того, на праздники сумятица вышла, и рабочие не получили не только наградных, но и самой мизерной зарплаты. Святая Троица грядет, а выпить не на что! В голосах послышались отзвуки пятнадцатилетней забастовки:
— На кой ляд останавливать главный цех?
— Детишки не кормлены.
— Нутро опять же сухим огнем горит!
— Хозяину что, поди с утра помолился.
— Опохмелился, да-да.
С этим спорить не приходилось: было дело по утренней горячности.
Савва Тимофеевич осмотрел забракованные «штуки». Не поспоришь: пока отсутствовал, вместо миткаля и вельвета портянки гнали. На случай войны, что ли? Так на военных заказах никогда не наживался.
В церквях звонили, Святую Троицу славить призывали. А народ не расходился, гужевался у ворот фабрики. Хозяин! Делай же что?нибудь!
И он решился. В сейфе было тысяч сто своих, личных. Он имел право единолично ими распоряжаться.
Но когда призвал кассира и велел без ведомости, только под личную запись, делать выплаты, показали зубы матушкины пайщики. Вот уж не думал, что Кондратьев, Назаров и иже с ними посмеют перечить, был неприятно удивлен. Целым хором запели:
— Да как же мы?то?
— Деньги, Савва Тимофеевич, конечно, ваши, но ведь и нам глаз колет.
— Что мы, изверги?
— Да без соизволения Марии?то Федоровны!
— Ведь баловство, Савва Тимофеевич, попустительство фабре!
— Не сносить головы нам всем.
И он, директор-распорядитель и мануфактур-советник, почувствовал себя каким?то наймитом. Но кто его нанимал? Не он ли сам себе и должность такую установил?
Тут как тут был и штабс-капитан Устинов. Покрасоваться да заодно и власть свою показать.
— Савва Тимофеевич, не довести бы дело до истинной забастовки! Воля ваша, но я обязан следить за достойным времяпрепровождением рабочего люда.
От таких изысканных словес Савва Тимофеевич расхохотался:
— Вот и следите. в нашем «Трактире трезвости»!
Ведь и это новшество было затеяно с горячей руки Севастеи.
— Продолжать выплату, — вытурил из кабинета всех советчиков, в том числе и штабс- капитана, который был, как?никак, полицейской властью.
Понимал, конечно, что и этот произвол ему с ослиными ушами приплетут. Но остановиться уже не мог. Ему хотели организовать какую?то полицейскую забастовку, а забастовки не будет! Это можно уже было понять по песнопениям, которые слышались не только из «Трактира трезвости», но из трактиров обычных — несколько их по Никольской дороге глаза мозолили. Но ведь во славу Святой Троицы?
Уже в конце денежной раздачи сообразил, что кого?то недостает.
— Иванова? Почему не идет за деньгами Иванова Севастея?
— А ее штабс-капитан в околотке запер, — подсказали с явным сочувствием. — Грит, за явное учинение беспорядка.
Первым желанием было — пойти да разнести этот чертов околоток, где обретается вечно пьяный штабс-капитан. Но он только грохнул кулаком по столу, чем и сбил ненужную ярость. Нападение на полицейский участок, хоть в силу местоположения и подопечный директору-распорядителю, не сулило ничего хорошего. Ярыжки вроде Устинова не преминут этим воспользоваться.
То же он сказал и сынку Севастеи, который поджидал его за дверью с робким поклоном:
— Подождать надо, Михаил.
За пятнадцать лет парень вымахал в рослого и сильного мужика. В нем уже просматривались белокурые польские черты — отцом?то его был ссыльный варшавский дворянин. Кажется, и фанаберистость оттуда же. В отличие от матери, на фабрику он не пошел, подался в лесники-охранники все к тому же Олегу Вязьмину. Недалеко было, при первом же известии прискакал. Конь служебный, барский, чего уж. Оружия ему пока барин не давал, но кнутище! Право, и Морозову стало не по себе. Это на первых поклонах он робким казался, а дальше дерзкое, идущее, наверное, от польского инсургента. Выпрямившись с неподобающей горделивостью, он заявил:
— Савва Тимофеевич, тогда я сам мать освобожу.
Будучи неробким человеком, Морозов вздрогнул от нехорошего предчувствия:
— Замолчи, Михаил!
Мишей, тем более Мишкой, называть его не решился. Такие прямиком идут в разбой да на каторгу.
Надо было гасить пожар, пока он не разгорелся.
А пожарник?то кто? Все тот же — штабс-капитан Устинов! Он был доволен появлением директора в своей заплеванной каталажке.
— В кои?то веки, уважаемый Савва Тимофеевич!
— Думаю, нам ни к чему выносить сор из избы. Да и полковнику Буркову лишние хлопоты не нужны, — не замечая гаденькой ухмылки, отрезал ему с порога.
Упоминание о полковнике Буркове, всемогущем владимирском полицеймейстере, смутило пьяненького штабс-капитана. До него доходили слухи, что через того же Морозова его немолодой уже начальник хлопочет о переводе в Москве. На более покойную должность. При фабричных беспорядках орденов не наживешь. Он пошел на попятную:
— И рад бы я сор этот проклятый в свою печку бросить. — швырнул он какую?то бумагу в раскаленную по сырой погоде пузатую голландку. — Да как теперь быть, Савва Тимофеевич? Не одна же Иванова у меня сидит!
— Что, много понахватал?
— Многонько, Савва Тимофеевич. Сами понимаете, люди мы маленькие, а стро-огости пошли. Страсть! Прямо дрожь пробивает.
— Это от сырой погоды, — Морозов уже понял, что надо делать. — Пошли с моей запиской кого?нибудь.
— Кого?нибудь — найдем, — достохвально ожил штабс-капитан. — Иванов! — рыкнул он через перегородку.
Как не улыбнуться:
— И тут Ивановы! Везде Ивановы.
Штабс-капитан ничего не понял из насмешки, а только одно: сейчас подкатит директорская тележка, со всем таким по сырой погоде пользительным.
И верно, через полчаса он уже говорил другим тоном:
— Я что? Я — как прикажут. Приказывайте, Савва Тимофеевич!
Не стоило упускать такой пьяный шанс. Да и пригибать к столу полицейскую голову не стоило.
— Вот что, штабс-капитан. — решил он. — Чтобы не было лишних разговоров, подержите?ка вы пару деньков моих смутьянов. А я тем временем подберу им другую работу. Все будут довольны. И без лишних сплетен.
— Без сплетен, уж истинно! Вы меня знаете.
— Знаю. А потому и сошлю самолично куда ни есть подальше.
Но не дальше ближнего Ваулова.
Когда он уходил из этого полицейского вертепа, из?за решетки, бывшей в конце темного коридора,
