послышался шепот:
— Поберегите, Савва Тимофеевич, моего недотепу.
— Поберегу, — не оглядываясь, пообещал он.
Решение уже созрело. Пусть?ка Миша-Михаил не мозолит полицейские глаза. Самое милое дело — отослать его в ученики на свой уральский красильный завод. В охранниках он станет тем же Устиновым. Если, конечно, на каторгу не попадет.
Часть четвертая
Глава 1. Камские шелесперы
Давно откладываемая поездка во Всеволодо-Вильву наконец?то наладилась. Конечно, не Михаил же Иванов — он жил на фамилии матери — к тому подтолкнул, но все же, все же. Отправленный туда месяцем раньше, он тоже требовал внимания. С чего бы это! Не сын же!
Как всегда, взбрендило очередное чудачество: взять с собой в дорогу Антошу Чехонте. Публично давно его так не называл, да и не особенно грело душу это давнее, студенческое «Чехонте», да что же поделаешь — Морозов оставался Морозовым.
Сидели они театральной компанией у него на Спиридоньевке, а милая Книппер возьми да и пожалуйся в жилетку — ну, скажем, в бутафорское, хотя и роскошное, платьице — пришли-приехали ведь прямо после спектакля:
— Прямо не знаю, что делать с Антоном Павловичем. Хандрит в Ялте, хандрит в Москве.
Она не договаривала: из?за чахотки своей хандрит. Врач, он знал, к чему дело идет.
А сказано было с желанием получить сочувствие и совет. И артисты, и Станиславский с Немировичем видели в Чехове, как ни крути, дорогого и нужного для них автора — и только. Любить?то любили, но ведь артистически, бесшабашно. Мол, развеять бедолагу надо, растормошить, тогда и хандра пройдет. А она не проходила. И милая Книппер, связавшая свою молодую жизнь с этим невеселым человеком, лучше других чувствовала неизбежную беду. Женщину не обманешь показным спокойствием.
Вот тогда?то, под шампанское, Савва Морозов и выпалил:
— А возьму?ка я его с собой на Урал! Все равно надо ехать. А в компании, оно и приятнее.
Правда, и подумать не мог, какие дипломатические депеши полетят из Москвы в Ялту и обратно. Сам?то он был легок на подъем и в дорогу ничего не брал, кроме толстенного бумажника. Все остальное с лихвой придет.
Не то стало с его студенческим другом, которого капканами охватили слава, болезни и очень мнительный характер.
Еще во время организации театрального товарищества вздумалось бесшабашному Морозову ничтоже сумняшеся предложить Чехову пустячный должок — и всего?то в десять тысяч, — как возникла бесконечная переписка с самыми разными людьми. Сам-то Морозов купецкое слово считал главным векселем, а этот — нет. Щепетильность, видите ли, заедала, и началось, и началось.
Книппер — Чехову:
«… В воскресенье назначено наше заседание Товарищества. В состав входят: Станиславский, Немирович, Лужский, Вишневский, Самарова, Лилина, Андреева, Книппер — кажется, все. Мы все пайщики этого театра. Якобы мы выкладываем 3000 р., т. е. даем вексель. Морозов переделывает театр Лианозова, сдает нам за 10 000 р. и дает 30 000 р. субсидии. Мы хозяева. Тебя считают в числе пайщиков, непременно хотят тебя».
Чехов — Морозову:
«Многоуважаемый Савва Тимофеевич!
На ваше письмо я ответил телеграммой, в которой поставил число десять тысяч.
Я могу идти и на три тысячи, и на шесть, а это я указал максимальное число, на которое я могу решиться при моих капиталах. Так вот, решайте сами, каких размеров должен быть мой пай. Если три тысячи, то деньги я уплачу в июне; если шесть, то первого января 1903 г., если же десять тысяч, то пять или шесть тысяч в январе, а остальные в июле будущего года. Можно сделать и так, чтобы мой и женин паи вместе равнялись десяти тысячам (конечно, при условии, что доходы будут поступать мне, а убытки — жене).
Мне кажется, или, точнее, я уверен, что дело в Лианозовском театре будет давать барыши, по крайней мере, в первые годы — если все останется по-старому, конечно, т. е. останутся та же энергия и та же любовь к делу.
Желаю вам всего хорошего и сердечно благодарю.
Искренне преданный А. Чехов».
Чехов — другу — таганрожцу А. Вишневскому:
«У вас будет дивидендов всего 82 р. Весь этот дивиденд, пожалуйста, отдайте Морозову, чтобы он ушел, а сами в 1904 г. выстройте свой собственный театр, чтобы иметь не менее 60 тыс. в год».
Книппер — Чехову:
«Для Широковой (пьеса "В мечтах") дирекция разрешает мне сделать три туалета на 1200 р. Это Савва (Морозов) мне сказал — милостиво? Во втором акте у меня будет чудесное красное платье бальное, будет огнем гореть — все зашито дрожащими блестками».
Чехов — Книппер:
«… Все свои мелкие долги уплатил, но сам долга не получил, так что С. Т. Морозову не уплачу 5 тыс. Буду ему писать».
Книппер — Чехову:
«Морозов говорил мне, что ты отказался быть пайщиком. Он огорчен и говорит, что если только это денежное затруднение, то об этом не может быть и речи. Дорогой, чтобы ты был. а деньги ты можешь внести, когда хочешь».
Книппер — Чехову:
«… Если бы ты знал, какой фурор произвела твоя телеграмма! Я, по правде сказать, думала, что ты не согласишься, и потому была поражена сильно. Савва так и прыгал от восторга. Удружил ты им».
Морозов — Чехову:
«Переговорив с Владимиром Ивановичем и Ольгой Леонардовной, я решился обратиться к Вам.»
Книппер — Чехову:
«Вечером играла "Дядю Вайю", а йотом ездила на пирушку нашу на Божедомку и там пробыла до четвертого часу. Я веселилась, т. е. бесилась, как бывало в 15 лет. Из «генералов» никого не было, только Морозов, который был мил и очень прост. Все дурачились и бесились, просто и хорошо, хохотали, пели».
Вишневский — Чехову:
«Сейчас еду наказывать Морозова — покупать форменную тужурку для третьего акта».
Книппер — Чехову:
«Сегодня было заседание начальства по поводу распределения ролей в "Вишневом саду". Влад. Ив. приехал в театр сильно взволнованный. Константин Сергеевич говорил ему все время об упадке театра, Морозов поддакивал. Это было страшно гадко, т. к. купец только и ждет, чтобы поссорились Алексеев с Немировичем».
Немирович — Чехову:
«"Морозовщина" за кулисами портит нервы, но надо терпеть. Во всяком театре кто- нибудь должен портить нервы. В казенных — чиновники, министр, здесь — Морозов. Последнего легче обезвредить.
Роли розданы. Я присоединился к авторскому распределению. Морозов дуется, но бог с ним! Подуется, подуется — и перестанет».
