Герман Кахер на основании большого числа точно запротоколированных случаев угрозы, так что в каждом конкретном случае ей нужно было только продиктовать: «Макс делает D Гермесу, который пасется, медленно приближаясь к нему, Гермес в ответ делает Е, Макс в ответ на это F». В этой серии рисунков были отмечены настолько тонкие различия угрожающих жестов, что лишь в исключительных случаях приходилось диктовать «D–E» или «K–L», чтобы обозначить промежуточную форму выражения.
Даже при этих условиях, почти идеальных для «чистой культуры» двух мотиваций, иногда появлялись движения, которые очевидным образом нельзя было объяснить одним только взаимодействием этих двух побуждений. Про угрожающие движения A и B, когда шея вытянута наискось вверх, мы знаем, что на них накладывается независимая третья мотивация – охранное наблюдение с поднятой головой. Различие между рядами А – С и D – F, в каждом из которых представлено возрастание социального страха слева направо при примерно одинаковой агрессивности, состоит, по-видимому, лишь в разной интенсивности обоих побуждений. В то же время в формах движения от М до О несомненно принимает участие еще какая-то мотивация, природа которой пока неясна.
Как уже говорилось, выбор в качестве объектов анализа мотиваций таких случаев, где, как в предыдущем примере, существенны только два источника побуждений, – безусловно правильная стратегия исследований. Однако даже при таких благоприятных условиях всегда необходимо внимательно следить, нет ли в движениях элементов, которые невозможно объяснить лишь соперничеством этих двух побуждений. Первый фундаментальный вопрос, на который нужно ответить перед началом любого такого анализа, состоит в том, сколько мотиваций участвует в данной форме движения и что это за мотивации. Для решения этого вопроса некоторые исследователи, например П. Випкема, в последнее время успешно применили точные методы факторного анализа.
Прекрасный пример анализа мотиваций, при котором нужно было с самого начала принимать в расчет три главных компоненты, представила в своей диссертации моя ученица Беатриса Элерт. Предметом исследования было поведение некоторых цихлид при встрече двух незнакомых особей. Выбирались такие виды, у которых самцы и самки внешне почти неразличимы, и именно поэтому два незнакомца всегда реагируют друг на друга формами поведения, которые мотивируются одновременно инстинктами бегства, агрессии и сексуальности. У этих рыб движения, вызванные отдельными источниками мотивации, различаются особенно легко, потому что даже при самой малой интенсивности они направлены в разные стороны. Все сексуально мотивированные действия – копание ямки под гнездо, очистка места нереста, как и сами движения выметывания икры и осеменения, – направлены в сторону дна; все движения бегства, даже малейшие намеки на них, направлены прочь от противника и по большей части одновременно к поверхности воды; а все движения агрессии, за исключением некоторых движений угрозы, в какой-то степени «нагруженных бегством», указывают в сторону противника. Зная эти общие правила и сверх того специальную мотивацию некоторых ритуализованных выразительных движений, для этих рыб можно точно устанавливать соотношение, в котором названные инстинкты определяют их поведение в данный момент. Здесь помогает еще и то, что многие из них в сексуальном, агрессивном и испуганном настроениях «надевают» разные характерные расцветки.
Этот анализ мотиваций дал неожиданный побочный результат: Беатриса Элерт открыла механизм взаимного распознавания полов, существующий, несомненно, не только у этих рыб, но и вообще у очень многих позвоночных. Поскольку у цихлид, которых она исследовала, самец и самка не только одинаковы на вид, но и их движения, даже при половом акте – выметывании икры и ее осеменении – совпадают до мельчайших деталей, раньше никак не удавалось разгадать, что же в поведении этих животных препятствует образованию однополых пар. Одно из важнейших требований к наблюдательности этолога состоит в том, что он должен уметь замечать случаи, когда та или иная форма поведения, вообще широко распространенная, не встречается у одного животного или у одной группы животных. Например, у птиц и у рептилий отсутствует координация широкого раскрывания пасти с одновременным глубоким вдохом – то, что мы называем зевотой, – и это таксономически важный факт, которого до Гейнрота никто не замечал. Можно привести и другие подобные примеры.
Поэтому открытие, что разнополые пары у цихлид возникают благодаря отсутствию одних определенных форм движения у самцов, а других у самок, было образцом виртуозно тонкого наблюдения. У самцов и у самок этих рыб три главных инстинкта – агрессии, бегства и сексуальности – сочетаются по- разному. У самцов не бывает соединения мотиваций бегства и сексуальности. Если самец хоть в малейшей степени боится другого индивида, его сексуальность полностью выключается. У самок то же отношение существует между сексуальностью и агрессивностью: если дама не настолько «уважает» партнера, чтобы ее агрессивность была полностью подавлена, то она вообще не в состоянии сексуально реагировать на него; она превращается в Брунгильду и нападает на него тем яростнее, чем более была бы готова к сексуальной реакции, т. е. чем ближе она к икрометанию по состоянию яичников и уровню выделения гормонов. У самца, напротив, агрессия прекрасно уживается с сексуальностью: он может грубейшим образом обращаться со своей невестой, гонять ее по всему аквариуму, но при этом выполнять и сексуальные движения, а также все мыслимые смешанные формы. Самка, со своей стороны, может очень бояться самца, но это не подавляет ее сексуально мотивированного поведения. Рыба-девица может самым серьезным образом спасаться бегством от самца, но при каждой передышке, которую дает ей этот грубиян, выполнять сексуально мотивированные брачные движения. Именно такие смешанные формы поведения, промежуточные между бегством и сексуальностью, превратились посредством ритуализации в те широко распространенные и имеющие совершенно определенное выразительное значение церемонии, которые принято называть чопорным поведением.
Из-за различной сочетаемости трех источников побуждений у разных полов самец может спариваться только с партнером низшего ранга, которого он может запугать, а самка, наоборот, – лишь с партнером высшего ранга, который может запугать ее; тем самым описанный механизм поведения обеспечивает взаимное распознавание полов и образование разнополых пар. В разных вариантах такой способ взаимного узнавания полов, видоизмененный различными процессами ритуализации, играет важную роль у очень многих позвоночных, вплоть до человека. В то же время это впечатляющий пример того, какие необходимые для сохранения вида функции может выполнять агрессия в гармоническом взаимодействии с другими мотивациями – функции, о которых мы еще не могли говорить в 3-ей главе, поскольку еще недостаточно рассказали о парламентском состязании инстинктов. Кроме того, мы видим на этом примере, насколько различными могут быть соотношения «больших» инстинктов даже у самца и самки одного и того же вида: два мотива, которые у одного пола практически не мешают друг другу и сочетаются в любых соотношениях, у другого выключают друг друга по принципу триггера!
Как уже говорилось, «большая четверка» отнюдь не всегда обеспечивает главную мотивацию поведения животного и тем более человека. Еще более ошибочно было бы полагать, будто между одним из «больших» и древних побуждений и более специальным, эволюционно более молодым инстинктом всегда существует отношение доминирования в том смысле, что второй выключается первым. Механизмы поведения, несомненно являющиеся сравнительно «новыми» – например, те специальные инстинкты, которые у общественных животных гарантируют длительную совместную жизнь стада, – у многих видов настолько подчиняют отдельную особь, что при определенных обстоятельствах могут заглушать все остальные побуждения. Овцы, прыгающие в пропасть за вожаком-бараном, вошли в пословицу! Серый гусь, отставший от стаи, делает все возможное, чтобы вновь ее обрести, и стадный инстинкт может у него пересилить даже побуждение к бегству; дикие серые гуси не раз присоединялись к нашим ручным в непосредственной близости к людскому жилью и оставались там! Кто знает, насколько пугливы дикие гуси, поймет, как силен у них стадный инстинкт. То же верно для очень многих общественных животных, вплоть до шимпанзе, о которых Йеркс справедливо сказал: «Один шимпанзе – это вообще не шимпанзе».
Даже те инстинкты, которые в филогенетическом смысле «только что» приобрели самостоятельность в процессе ритуализации и, как я постарался показать в предыдущей главе, получили место и голос в Великом Парламенте Инстинктов как его младшие члены, – даже они при некоторых обстоятельствах могут заглушать всех своих оппонентов точно так же, как голод и любовь. В триумфальном крике гусей мы увидим церемонию, которая управляет жизнью этих птиц в большей степени, чем любой другой инстинкт. С другой стороны, разумеется, существует сколько угодно ритуализованных форм движения, которые еще едва обособились от своего неритуализованного прототипа; их скромное влияние на общее поведение состоит
