– Ну вот, он приходит в норму. Как я и говорил, у него скорее всего режутся зубки, а мы по глупости своей не догадались. – Сэм широко улыбнулся ей, чувствуя не меньшее облегчение, чем она, и посмотрел на часы. – Ого, мне нужно бежать. Кристина меня ждет. Если я понадоблюсь, звони.
– Спасибо, Сэм.
Он задержался.
– Подумай насчет того, что я тебе сказал. Потому что когда я так дьявольски счастлив, мне хочется, чтобы и ты была устроена и довольна. В этом столетии.
Она услышала, как закрылась за ним дверь, и она осталась наедине с Алексом. Она потрогала его голову, ощущая почти головокружение от облегчения и радости, погладила его темные кудри. Голова была не такой горячей, и он ел.
Подмышки у нее взмокли от пота, желудок, весь день пустой и перекрученный, теперь, когда страх прошел, жаловался на голод.
Вопрос, который преследовал ее все эти дни и ночи, требовал ответа.
Он лежал всей своей тяжестью у нее на животе, тепленький, мягкий, восхитительно пахнущий, одна маленькая ручонка у нее на груди, его глаза встретились с ее глазами в молчаливом единении, пока он сосал молоко. Как часто бывало, он на минутку прекратил сосать и улыбнулся ей своей прекрасной доверительной улыбкой.
Он был ей дороже собственной жизни, и в этот момент она поняла, что не может забрать его в Баттлфорд, где у нее нет инструментов, с помощью которых она могла бы защитить его, нет таких возможностей, как здесь.
Пейдж чувствовала, как сердце ее разрывается, понимая, что она отказывается от Майлса ради их ребенка.
Скупые слезы упали на мягкую кожу ребенка, и она кончиком пальца смахнула их и вместе с ними все надежды, все мечты, память о любви, которой она должна пожертвовать ради ребенка, лежавшего у нее на руках.
ГЛАВА 25
Какая-то часть ее сознания понимала, что это только сон, но песчаная пещера пахла сыростью и горячей кровью, а в ушах у нее отдавались стоны Маргериты, приглушенные крики, подталкивавшие ее дитя, пугающее сердцебиение у самой Пейдж…
Она вынырнула из своего сна, но звуки продолжались.
– Алекс! Бог мой, Алекс!
Она вывернулась из простыни, завернувшейся вокруг ее тела, соскользнула с постели. Кроватка Алекса была в нескольких футах от нее, но ей показалось, что прошла вечность, пока она добежала до нее.
Звуки, которые он издавал. О Боже, что за звуки!
Его лицо побагровело, глаза закатились, изо рта текла молочная пена. Тело выглядело напряженным, и она с ужасом увидела, как судорожно дергаются его ручки и ножки.
У него начинались конвульсии. Ее ребенок бился в судорогах.
Пейдж подавила в себе примитивный парализующий страх, охвативший ее. Она всунула палец в рот Алексу, чтобы быть уверенной, что он не задохнется от запавшего внутрь языка. Температура у него снова подскочила, кожа у нее под пальцами прямо горела. Свободной рукой Пейдж распустила завязки его одеяла, ожидая целую вечность, когда его тельце освободится и успокоится.
В конце концов он открыл глаза и узнал ее, и личико его скривилось. Он надулся и потом издал безнадежный, жалобный плач. Она схватила и прижала его к себе, набирая номер телефона детской клиники.
– Все будет в порядке, мой дорогой, твоя мама с тобой, – шептала она, и, когда телефонистка ей ответила, попросила, чтобы нашли педиатра, который лечит Алекса, и чтобы он встретил ее немедленно в больнице.
Она засунула в сумку все вещи, которые потребуются Алексу, оделась, и через полчаса ее сына уже осматривали врачи.
Последующие пять дней температура у Алекса сильно менялась. Специалисты, приглашенные для консультаций, не могли согласиться в отношении диагноза, а мир, в котором жила Пейдж, сузился до маленькой комнаты, окрашенной в веселенький желтый цвет, в которой стояла высокая кроватка.
Она оставалась с Алексом все время, урывая короткие минуты для сна на койке в его комнате и питаясь тем, что ей могли предложить с кухни, сама ухаживая за ним, проверяя каждое бесполезное лекарство, выписываемое специалистами.
Ее все время подташнивало, но она заставляла себя есть, потому что не хотела прекращать кормить Алекса. Он выпил достаточно, чтобы избежать обезвоживания, но она знала ценность материнского молока. Понимала она и то, что моменты, когда ее вялый ребенок лежит у ее груди, самые умиротворяющие в течение этих дней. Ее материнское молоко, похоже, оказалось единственной ценностью, которую она могла дать своему ребенку.
Она знала врачебную практику, точно определяла, что ищут все эти специалисты, склоняющиеся над кроваткой Алекса, – признаков того, что у ее сына какая-то известная им болезнь, поддающаяся лечению.
Понимала она и то, что после пяти дней они имеют не большее представление, чем она, о том, что происходит с ее ребенком. Предвидела она и то, что их начнет возмущать ее вмешательство, – она врач и знает пределы их возможностей.
Они назначали новые анализы, кучу анализов.
Она же не разрешала ни один анализ, пока специалисты не объяснят ей, что они хотят выяснить тем или иным анализом, а главное, какое воздействие эти анализы могут оказать на Алекса.
Это ее ребенок, каждая игла, которую вводят в его тоненькие вены, должна быть солидно аргументирована, каждое подключение к какому-либо аппарату следует оценивать с точки зрения риска для его организма. Врачи были вынуждены отказаться от некоторых процедур, потому что Пейдж знала, что они и болезненны, и непродуктивны.
Анализы, на которые она дала согласие, показывали, что у Алекса увеличены печень и селезенка. Опасности злокачественного заболевания не наблюдалось, но что-то было не в порядке. Приступы лихорадки повторились в совершенно непредсказуемом порядке, и Алекс становился все более слабым и вялым.
Сэм приходил гораздо чаще, чем ему позволяли, как она предполагала, его дела, а Лео с первого же дня проводил вместе с ней многие часы в тесной палате Алекса. Он разговаривал с ней или сидел молча, в зависимости от того, в чем она нуждалась. Он заставлял ее выйти из больницы и прогуляться хоть десять минут под дождем, съесть суп в кафетерии неподалеку, пока он сидит у кроватки и держит маленькую ручку Алекса в своей руке, или ходит, держа мальчика на плече и напевая ему какую-нибудь песенку – вестерн о несчастной любви.
Вместо того, чтобы следовать советам Лео, она много времени проводила у компьютера, изучая всякую нераспознанную детскую болезнь с симптомами, похожими на симптомы Алекса.
Не доверяя даже компьютеру, Пейдж пошла в медицинскую библиотеку и притащила оттуда целый ворох справочников, изучая их, когда Алекс спал. Она нашла бесчисленное количество случаев с аналогичными симптомами, но все они не совпадали. Анализы Алекса давали отрицательные ответы даже на те немногие болезни, какие вообще были возможны.
На пятый день, когда в течение восьми часов температура у Алекса держалась у нормальной черты, и это породило у Пейдж робкую надежду, а потом подскочила даже выше, чем бывала раньше, началась
