Глава первая
Пивная «У О’Луни» была битком набита пьяными финнами. Проигрыватель во всю мощь наяривал ту же визгливую песенку, что и два дня назад, а финны орали футбольные кричалки, перекрывая ирландские народные напевы, в которых звуки то жаворонками взмывают вверх, то вновь садятся на черные провода нотных линеек.
Я не стал ничего заказывать, вышел из пивной и направился назад к кафе, которое приметил по дороге. В зале негромко играла музыка, на спинках плексигласовых стульев процарапаны имена французских поэтов. Я сел в эркере на стул с надписью «Апполинер». У меня возникло подозрение, что имя поэта написано неверно. Алполон. Апполлон. Или Аполлон?
В тот день я целое утро просидел в квартире, пытаясь сочетать нисходящую диатоническую гамму в четырех разных темпах. Естественно, я был измочален, очень хотелось расслабиться. К сожалению, стул этому не способствовал. Но атмосфера в кафе была приятная, чувствовалось, что это — глубоко континентальная Европа: серебристый северный свет озарял столешницу, мои руки на ней и название кафе — «Майолика», вытравленное на оконном стекле. Я пошевелил руками, и отблески заиграли на костяшках пальцев; мне даже почудилось, что пальцы обволокло прозрачной полиэтиленовой пленкой.
На мощенной булыжником улочке, продуваемой октябрьским ветром, порывистым и холодным, было тихо. А что, совсем неплохо, подумал я.
На другой стороне едва угадывался дом, скрытый строительными лесами и зеленой брезентовой завесой, то и дело хлопавшей по металлическим опорам. Отремонтированные и покрашенные в яркие цвета здания совсем не выглядели средневековыми. Рядом стояли серые и грязные дома — им реставрация только предстояла: каменные стены потрескались, балконы покосились. Но эти невзрачные строения мне почему-то были больше по душе, словно давние добрые знакомые. Может быть, своим запущенным видом они напоминали мне Хейс[2].
Рядом со столиком возник призрак с освещенными солнцем руками, на поверку оказавшийся официанткой. Я развернулся, чтобы продиктовать заказ, но она смотрела в другую сторону: кто-то громко окликал ее из кухни. Я увидел только изгиб правой скулы и гриву рыжеватых волос.
Она обернулась, и в углу рта набухла складочка.
— Здрасьте.
— Здрасьте. Кофе латте, пожалуйста. Благодарю.
Из кухни снова закричали, она отозвалась. На ней были джинсы в обтяжку и блузка с открытыми плечами.
Я снова взглянул в окно. Из эркера открывался вид на улицу сразу в обе стороны. Один из нализавшихся в пивной финнов, замотав голову майкой на манер монашеского повоя, исполнял балетные па.
Честно говоря, ничего особенного я от этой поездки не ждал. Когда стеклянные двери аэропорта раздвинулись, я увидел серенькую заболоченную водную гладь, невысокие лесистые холмы, справа — какие-то обветшалые строения. Невыразительная картина, чем-то напоминающая Чешир и подобные места, но воздух другой. И свет тоже. По воде, за окутанными дымкой камышами, бежала рябь от плавающих в заводи птиц. Нет, все совсем-совсем другое.
Я почувствовал волнение. Даже счастье. Прямо как мальчик из далекого прошлого, впервые увидевший из окна поезда море.
Между тем таксист с баками чуть ли не до шеи уже открывал багажник желтого, видавшего виды «мерседеса» и легонько, как перышко, подталкивал меня к машине:
— Пожалста, пожалста.
Переднее место было занято — там лежала недоеденная сосиска в обертке, поэтому я сел сзади, на рваный клетчатый плед. В салоне было не продохнуть от резкого запаха американских сигарет. Хрипло взревел мотор, — наверно, за проволочным ограждением взлетел самолет, подумал я, — и «Мерседес» рванул с места, будто мы спасались от погони. Я все еще возился с ремнем безопасности; в конце концов, понял, что он сломан. Мы неслись, громыхая, мимо заброшенных заводов, жилых домов сталинской застройки и строительных площадок с терриконами гравия. На грязных пустырях высились желтые подъемные краны, рекламные щиты и каркасы огромных приземистых супермаркетов. Может, мне передвинуться на соседнее место (хотя в пластиковой обивке зияет глубокая дыра) и попытать счастья со вторым ремнем безопасности? — мелькнула мысль.
Ладно, утешал я себя, прижимая к груди никчемный ремень, жизнь — это приключение.
На зеркале болталось удостоверение таксиста с фотографией; с нее довольно молодой человек сверлил меня горящими глазами.
Мы остановились на светофоре, и между передними сиденьями возникла физиономия Олева с тем же пронзительным взглядом, но уже в щетине и с пухлыми щеками. Глаза его были налиты кровью.
— Шлух?
— Простите, не понял.
— Шлух? Шлух?
Произносил он это так, будто его вот-вот вырвет, и одновременно размахивал незажженной сигаретой. До меня не сразу дошло, о чем он толкует.
— А, вот вы о чем! Извините. Спасибо, не курю, — проговорил я наконец.
Олев нахмурился. Ага, он вовсе не предлагает сигарету, он просит огонька. Я смущенно фыркнул над собственной глупостью и похлопал ладонью по нагрудному карману пиджака:
— Хм, прошу прощения!
Физиономия настоящего Олева исчезла, сиденье под мясистым телом заколыхалось, пружины и крепления заскрипели, но глаза на фотографии по-прежнему сверлили меня насквозь, а чуть выше, в зеркале заднего вида, отражалась часть оплывшего лица с глазом, так же злобно зыркавшим на меня. Когда салон затянуло дымом — Олев, не снижая скорости, правил машиной с помощью локтей, — признаюсь, я пришел в полное замешательство.
Не желая выглядеть слюнтяем, я изо всех сил сдерживал кашель. Доехав до пешеходной зоны старого города, «мерседес» влез на тротуар, будто брал очередное препятствие на дороге. Бурно жестикулируя — ни дать ни взять дирижер, — Олев рявкнул что-то через плечо. Я не сразу понял, о чем речь, но потом до меня дошло: без специального разрешения дальше ехать нельзя, а искомая улица — следующая справа. Счетчик показал сумму в кронах, но я понятия не имел, как их пересчитывать в фунты. Я сунул Олеву толстую пачку купюр (равную, как я позже выяснил, примерно десяти фунтам).
Олев вышел из машины, открыл багажник и, крякнув, вытащил мой чемодан.
— Пожалста, — произнес он и сунул мне в руку замызганную карточку:
Я поблагодарил, но он не услышал иронии в моем голосе; «мерседес» помчался прочь, я махал ему вслед с неуместным пылом; так машут вслед загостившейся тетушке.
Три дня спустя я сидел в кафе, размышляя над понятием «свой дом». В Таллинне я определенно чувствовал себя как дома. То же чувство я испытывал в Берлине, даже до падения Берлинской стены, даже после моей единственной вылазки в Восточный сектор: на музыкальный фестиваль, уже в эпоху гласности.
— Ваш кофе.
— Замечательно. Спасибо.
