— Не совсем, — отозвался врач.
Наступило молчание. Милли съеживалась на глазах.
— На эту попытку у нас ушел целый год, — обронила она.
Врач перевел взгляд на Джека:
— У вас часто или хотя бы регулярно происходили половые акты с полным проникновением?
— Достаточно часто, — сгорая от смущения, выдавил Джек.
— Такое бывает, и нередко, — врач надел очки в тонкой металлической оправе. — Как вам, вероятно, известно, по неустановленным пока причинам количество сперматозоидов в семенной жидкости за последние годы сократилось.
— Из-за пестицидов, — глядя в пол, проговорила Милли.
— Или из-за слишком тесных джинсов, — добавил врач, глядя на Джека поверх овальных очков, — ни дать ни взять директор школы, заподозривший неладное.
— Тесных джинсов не ношу, — буркнул Джек.
— Люди считают, что произвести на свет потомство — легче легкого, все равно, что купить гамбургер или машину. А на самом деле, хотя уровень материнской и детской смертности сильно сократился…
— В богатых странах, — вставила Милли.
— Совершенно верно, — со знанием дела согласился доктор: очень многие пациенты приезжают к нему в клинику в длинных лимузинах. — Однако, и тут все отнюдь не просто.
— Есть нам смысл подавать в суд? — уже обычным деловитым голосом спросила Милли. Она держалась просто замечательно.
— В суд? — врач заметно встревожился, что само по себе было приятно.
— Да, на водителя автомобиля, помешавшего нам продолжать движение; мы чудом избежали аварии. Тот водитель и виновен в рождении мертвого плода.
— Столкновения, однако, не произошло, так?
— Так, но нас бросило на бордюр. Мы опаздывали, и муж немного торопился.
— Как бы то ни было, миссис Миддлтон, у вас нет прямых доказательств, что именно это происшествие явилось причиной смерти вашего ребенка. Наши внутренние органы — мозг или матку — ремнями безопасности зафиксировать невозможно; при толчке они продолжают движение вперед, а скорость транспортного средства значительно увеличивает их вес. Полагаю, ваш ребенок погиб вследствие травмы головы от удара о стенку живота, жестко закрепленного ремнем. Однако суд вряд ли сочтет все это убедительным доказательством вины второго водителя.
Зазвонил телефон, врач взял трубку. Милли и Джек пустыми глазами посмотрели друг на друга и уставились в окно. Небо уже почти прояснело. Из просторного кабинета был прекрасно виден стадион «Лордз»: веселые дюжие парни беспечно сражались в крикет. Время от времени доносились негромкие щелчки — удары битой по мячу. Муж немного торопился, сказала Милли; может быть, стоит возразить? Джек точно помнил, что скорость была не больше тридцати миль, но само происшествие из памяти почти стерлось — кроме жуткой картины: огромный капот, вдруг выросший прямо перед их бампером. Врач закончил разговор и стал вертеть в пальцах серебристую шариковую ручку. К доске объявлений был прикноплен листок, алыми печатными буквами предупреждавший о «Проблеме 2000»; катастрофа обернулась пшиком, и спустя полгода устрашающие фразы казались глупыми, но на общем безнадежном фоне почему-то немного обнадеживали. Джеку вспомнился концерт в «Куполе», его мегашанс и — провал.
— А вы, мистер Миддлтон, чем занимаетесь?
— Я композитор.
Врач оживился:
— Вот как? И что вы сочиняете? Надеюсь, не поп-музыку?
— Нет. Современную. С разнообразными скрипами и скрежетом.
— Очень интересно! Я большой поклонник Берио[51]. А вы как к нему относитесь?
У Джека возникло странное чувство, что эскулап обставил его по всем статьям: сначала поковырялся во внутренностях его жены, а теперь как бы между прочим сообщает, что он — знаток Берио.
Джек неторопливо кивнул и произнес:
— Весьма хорош.
— Других в Италии просто нет. Раньше я думал, что Лигети[52] тоже итальянец, но он, оказывается, румын.
Такой возможности поставить собеседника на место Джек упустить не мог.
— Венгр, — сказал он и, терпеливо вздохнув, добавил: — Формально, по месту рождения.
К его разочарованию, врач признал свою оплошность лишь едва заметным кивком головы.
— Не пойму, отчего иссяк музыкальный источник в нашей любимой Италии. Были же там и Верди, и Пуччини. Я сам играю на трубчатых колокольчиках.
Милли прикрыла лицо руками, хотя плакать не плакала.
— Не знаю, как жить дальше, — вполголоса сказала она, ни к кому не обращаясь. — Мне не на что надеяться.
Из клиники они вышли рука об руку, провожаемые взглядами смуглых мужчин в солнечных очках с зеркальными стеклами; в центре этой группы стояла женщина в чадре, скрывавшей ее лицо. За плечами у Джека висел рюкзачок с вещами Милли. На стадионе «Лордз» раздались аплодисменты. Мать с новорожденным в переносной люльке усаживалась в серебристо-черную «ауди» с откинутым верхом. Позади кабриолета урчал на нейтралке «ягуар»; из него, весело хохоча, не без труда вылезла беременная, на сносях, пассажирка.
— Пойду, посмотрю крикет, — неожиданно заявила Милли.
— Да? Не лучше ли поехать прямо домой?
— Хочется чего-то нормального.
— Не уверен, что крикет вполне нормален, — заметил Джек, — но, коли мы оба свободны…
— Разве? А что ты наметил бы на тот день, когда я вышла бы из роддома?
— Я же сказал, мы оба свободны.
Наблюдая за матчем, Джек размышлял о том, где именно он совершил ошибку. Его преследовало чувство, что над их жизнью теперь нависла зловещая тень. Некое проклятие. Так на рентгеновском снимке темнеет силуэт опухоли. В давние времена — или если бы они были американцами — они молили бы Бога об укреплении духа и о прощении. О прощении? За что? За чрезмерную беспечность, вот за что. Невеликий грех.
Он понимал, почему Милли не хочет возвращаться домой. Дело не только в том, что дом насквозь пропах краской (строители, сантехники и электрики теперь превратились в маляров и дизайнеров), главное — там нет того, что должно было быть. Нет Макса. Нет его в той комнате, которая была отведена под детскую. Они с Милли заранее договорились, что если имена Макс или Пиппа почему-либо не подойдут, через несколько дней их можно будет поменять. Имя должно соответствовать ребенку. Теперь ребенка не стало, имя превратилось в фантом, в каллиграфическую надпись на маленькой пластмассовой урне с пеплом, который они когда-нибудь потом рассеют по вересковому лугу Хита или по угодьям Уодхэмптон- Холла. Впрочем, окончательно они еще ничего не решили. Урна стояла в глубине шкафа, завешанная платьями Милли. Джек порой открывал шкаф, брал урну в руки и смотрел на содержимое. Пепел в точности такой, как зола, которую садовник Грэм разбрасывает вокруг розовых кустов, слив и персиковых деревьев в оранжерее Холла. Пепел не был просеян, в нем попадались твердые кусочки. Крохотные обломки костей.
Они следили за ходом матча. Игра успокаивала, вызывала дрему. Солнце грело деревянные сиденья; на фоне синего неба вид ярко-зеленого поля, деревьев и одетых в белое игроков действовал умиротворяюще. Висевший в воздухе чуть слышный запах льняного масла, смешанный с ароматом шоколадного кекса и нагретой солнцем травы навевал забытье. Шел практически первый матч сезона, играли команды известного крикетного клуба МСС. Зрителей было не очень много, и лишь небольшая
