созданием музыки, когда она не звучала у него внутри, когда он не прикидывал, как именно занести услышанное на нотный лист или, может, оставить все как есть, он просто не знал, куда себя деть.
На Милли неожиданно свалилась дополнительная нагрузка. Помимо обычных обязанностей надо было в срочном порядке улаживать конфликт с важным клиентом: поставленная ему со всеми необходимыми бумагами и печатями древесина оказалась покоробленной, вот и пришлось Милли в праздничный летний день ехать по забитым машинами дорогам в Суффолк — умиротворять разгневанного заказчика. А момент был очень неподходящий — вот-вот должны были прийти результаты четвертого теста на беременность. Джек сидел, тупо глядя в «ящик», и прервался только ради урока с Йех.
Чтобы загладить свое невнимание к ученице в прошлый раз, когда она играла ноктюрн Шопена, он стал ее смешить:
— Я — ваш Живный.
— Кто это?
— Живный был у Шопена первым учителем музыки. И о нем есть статья в Британской энциклопедии.
— А о вас есть статья в Британской энциклопедии?
— Пока нет, — отшутился он, втайне надеясь, что когда-нибудь будет. Йех засмеялась, прикрывая пальцами рот.
Порой Джек жалеет, что не занимается, как жена, реальными добрыми делами. Выдергивать звуки из воздуха или из своего нутра, чтобы следом посадить их на нотные линейки, а там, глядишь, разок-другой они расцветут в каком-нибудь полупустом концертном зале и еще в течение нескольких лет будут время от времени возрождаться… — это же полный бред.
Стоило сверчку смолкнуть, все разом лишалось смысла; казалось, и дышать уже незачем. Джек понял, что у него самая настоящая депрессия.
Он пожаловался на нее по электронке двум друзьям-композиторам, они немедленно отозвались редкостно добросердечными посланиями, уговаривая Джека не закапывать в землю свой невероятный талант и далее в том же духе. Оба, естественно, иностранцы, не англичане: один — итальянец, другой — украинец. Познакомились они в Гааге, куда приехали уже бакалаврами, и стали выступать вместе. Все трое были уверены, что скоро покорят весь свет. Слушали ли его приятели хоть что-нибудь из его нынешних произведений? Сомнительно, хотя диск с его сочинениями последних трех лет под названием «Растет колючая проволока» есть в продаже. Но в чем в чем, а в душевности им не откажешь. Оба работают в престижных университетах, что вызывает у Джека зависть, хотя он понимает, что такая служба плохо сказывается на их дарованиях.
В ту неделю Милли возвращалась домой позже обычного, совершенно измочаленная; Джеку было непросто приноровиться к ее темпу жизни. Среду она целиком провела в Дэтчете и за весь день съела лишь печеную картофелину с сыром, купленную в закусочной «Любимая картошка».
— «Любимая картошка»?! До чего ты докатилась, Милл!
Во вторник он пошел один на концерт классической музыки и был очень разочарован исполнением Бетховена. Музыканты явно играли вполруки. Невольно вспомнился финал вчерашнего матча, когда команда Англии в кои-то веки ценой огромных усилий выбилась в лидеры, здесь же просто мухи дохли.
В газете бросилась в глаза заметка про какого-то человека сорока трех лет, и Джек даже вздрогнул: ведь это его ровесник! Он живо представил себе лысого зануду средних лет. У него самого волосы почти не редеют, иначе, как и многим другим, пришлось бы обриться наголо и кротко сносить подначки насчет стрижки газонов. Его волосы просто лишились прежнего блеска; он их подкрашивает натуральной краской, припахивающей компостом. Настанет время, когда он оставит волосы в покое, и они поседеют, как у теорбиста, что играл возле Кайи. И надо признать, тот малый со своей сединой выглядел не хуже других. Так что надежда остается. Надежда для Циклопа.
Сынишка Кайи наверняка стал заниматься на альте под влиянием матери; предпочел более деревянистый звук, чем у скрипки, потому что именно такой звук находит отклик в его душе, он ему больше по нраву. В пять-то лет! Но в мире искусства такое случается беспрестанно. В одном поколении любитель, в следующем — гений. К Джеку, впрочем, это не относится. На него дар снизошел с неба. В восемнадцать он мнил себя по меньшей мере Мессией. Впрочем, в восемнадцать лет многим так кажется. А теперь он никто. Простой смертный.
Лежа в постели рядом с читающей женой (с недавних пор Милли стала читать в очках; они почему- то возбуждали желание, и Джек сунул руку под ее ночную рубашку), он признался, что настроение у него довольно минорное. Милли нравились проделки его пальцев, но она не показывала виду. Он все равно был уверен, что ей приятно, потому что она не противилась и не роптала, продолжая увлеченно читать книгу. На его жалостное признание она не откликнулась ни словом, и он эту тему оставил.
— Тебе хорошо, Милл?
— Супер, малыш.
— Люблю, когда ты говоришь «супер» и «малыш». Это меня возбуждает.
— Почему?
— Потому что ты училась в Роудин[77], и слышать их от тебя странно.
— Значит, странное тебя возбуждает?
— Наверно.
Его пальцы елозили по гладкой коже ее живота, в рискованной зоне между пупком и пушистым клинышком ниже. Всю информацию он получал через пальцы, вроде знакомого слепого певца, обладателя альта, который читает ноты с брайлевой печатью: прижав пустые белые листы к животу, он водит по ним пальцами, а голос его тем временем взлетает ввысь. Пальцы передавали Джеку восхитительные сведения о бархатистой коже и шелковистых волосах, которых, надо полагать, не дано касаться больше никому, за исключением разве что медиков. После тридцати Милли немножко пополнела, но потом опять сбросила вес. Джек нащупал пупочную ямку, затем пальцы медленно сползли ниже, и его член стал ощутимо напрягаться.
— Не надо, — сказала она, не отрываясь от книги.
— Почему?
— Так, на всякий случай.
— Тогда я займусь собой сам.
— Пожалуйста.
— Хорошая книжка? — продолжая мастурбировать, спросил он.
Книга была посвящена кошмарному качеству продуктов, выпускаемых английской пищевой промышленностью.
— Просто не оторваться, — ответила Милли. — Супермаркеты «Теско», как и прочие, — один вред здоровью. В рот ничего не полезет, кроме того, что вырастишь своими руками.
Они с Милли начали было сажать на огороде помидоры, но, узнав, как загрязнена токсинами лондонская земля, бросили эту затею. Милли прочла вслух отрывок про ужасающий уровень хлора в салате в горшочках — его растят в Гемпшире русские иммигранты, живущие в сборных домиках-кабинках. Даже после двенадцатилетней супружеской жизни Джеку очень нравится наблюдать за каждым движением ее губ.
— Кажется, это недалеко от нас, — заметила Милли.
— Мы живем в Хэмпстеде, а не в Гемпшире.
— Ты же знаешь, о чем я говорю. Что это ты затеваешь?
— Трогаю мой салатик. Похоже, он из «Теско». Уже весь обмяк.
— От сушеных абрикосов и перца чили слышу, — улыбнулась жена. Но проверять не стала.
Может быть, мы, наконец, выиграли в этой лотерее главный приз, мелькнула мысль, но Джек запретил себе предаваться надеждам, ведь что бы он там ни думал, от него ровным счетом ничего не зависит; остается только ждать.
На следующий день он бродил по Хэмпстеду, по парку, посидел на лавке с табличкой «В память Кена, которому очень нравилось здесь бывать» и впал в жуткую хандру. А мне здесь ничего не нравится. И жить
