то в параллельном мире оно принесет душе ощущение покоя и праведности. В конце концов, у родителей другого ребенка, кроме него, в Англии нет.
— Это мама звонила.
— Как она, бедняжка, поживает?
Джека тронуло искреннее сочувствие приятеля. Говард регулярно ездит в Дербишир, чтобы навестить свою тетю в доме престарелых. Часто дает в таких заведениях бесплатные концерты.
— В общем, как всегда.
— Порой мне кажется, что глухота — большое благо. Современный мир полон чудовищных звуков…
— Мама слепа, Говард.
— Ох, я спутал с матерью Питера, — смущенно пробормотал Говард. — Питера Моза, дирижера.
Джек так и застыл у телефона. Родители живут в Хейсе очень пристойной, добродетельной жизнью. Спиртного у них не увидишь. Ни разу не сбились с праведного пути. Словом, выше всяческих похвал. И, как почти все тамошние жители, читают «Дейли мейл».
— Кто это у нас ушел в себя и не вернулся? — поинтересовался Говард.
— Прости, бывает, особенно после разговора с мамой, — признался Джек.
— У тебя разве нет этих странных созданий, именуемых братья-сестры?
— Сестра живет в Австралии, брат — в Мичигане. Так что они не в счет.
— Сбежали, значит.
— Скорее уклонились, — поправил Джек, на самом деле им завидовавший. — Кто-то же должен был остаться.
— И это, ясное дело, ты, — Говард ткнул в него здоровым пальцем.
— Так получилось. Живи я за границей, все, наверно, было бы иначе. Зато по Хэнгер-Лейн можно доехать до Хейса за полтора часа. Как дела у Яана?
— Замечательно.
— А у его мамы? Кстати, как она на тебя вышла?
— Репутация сработала, — бросил Говард, давая понять, что объяснения тут излишни.
— Точно?
Говард озадаченно посмотрел на него:
— К чему это ты?
— Что «к чему»?
— Хочешь выяснить что-то конкретное?
— Нет.
— Тогда чем визван ваш инте’гес, герр Миддлтон?
Джек слегка покраснел. Говард не спускал с него прищуренных глаз.
— В официальной биографии, друг мой, важна каждая мелочь.
— Кстати, чуть не забыл. Я дал ей номер твоего домашнего телефона. Надеюсь, ты не против.
— Зачем?!
— Что с тобой? Даже в лице изменился. А аккомпанемент! Кто будет барабанить по клавишам? Эта хрень с моим пальцем протянется еще минимум две недели. На Яана ты произвел большое впечатление. Надеюсь, артачиться не станешь? Пожалей бедного эстонского иммигранта. Мог бы и бесплатно помочь, богатей поганый. У нее ведь даже тачки нет.
Открыв свою записную книжку, Говард нацарапал номер в лежащем у телефона блокнотике, оторвал ярко-розовый листок и протянул растерянному Джеку.
— Вот ее мобильник. Внеси-ка, приятель, свой вклад в строительство новой Европы.
— Спасибо, Говард. Отлично. Посмотрим, что удастся сделать.
Он налил Милли виски, себе пива и принялся готовить, пока жена, как всегда, расслаблялась, болтая по телефону с одной из близких подруг — либо с Педритой Ноулз, либо с Олив Николсон. Джек решил сделать пасту с рыбой. В магазине продавец объяснил ему, что перед готовкой рыбу надо сначала обсушить бумажным полотенцем. Под скользкими белыми ломтями бумага мгновенно промокла до полной прозрачности. Вот сейчас войдет Милли и восхитится его новым кулинарным секретом, мечтал он, но жена была увлечена разговором. Судя по тону, с Олив Николсон. Говорит медленно, хрипловатым голосом. Когда Милли, наконец, повесила трубку, треска уже скворчала в сливочном масле. Обычно Джек все переваривает или пережаривает — самую чуточку, но от этой чуточки все зависит, и на этот раз он дал себе слово обжаривать рыбу с каждой стороны минутки по две,
Милли вошла в самый неподходящий момент. Он спросил, с кем она разговаривала. Оказалось, с Клаудией.
— С Клаудией? Кто это?
— С Клаудией Гроув-Кэри. Знаешь, она ведь наполовину гречанка.
— Полуитальянка, полугречанка?
— Да. Как она тебе, симпатичная?
— Ничего особенного. Собираешься пригласить их к нам? О, Господи!..
— Рано или поздно придется. Но пока погодим.
— А почему ты решила ей позвонить?
— Потому что точно знала, что мистера Рвотного Порошка дома нет.
— Не забывай, он мой преподаватель по классу композиции. Имей хоть капельку уважения.
— Ну уж нет, уволь.
— И зачем же ты ей звонила?
Милли недовольно фыркнула. Треска продолжала жариться, а Джек в очередной раз забыл, когда именно поставил сковороду на огонь. Он перевернул ломти, треска начала расслаиваться, грозя превратиться в рыбную кашу.
— Прямо допрос в гестапо, — медленнее обычного проговорила Милли: сказывалось действие виски. — Потому что мне ее жалко. Вчера тоже звонила, с работы, — узнать, как она себя чувствует после нашего визита. Мне кажется, ей очень одиноко. Во время позавчерашнего ужина, сидя возле Рикко, мы чудесно поболтали. Клаудию всерьез волнуют проблемы окружающей среды. В Италии, как известно, такое отношение не слишком популярно. Из-за мафии и прочего.
— А вот в Британии…
— …Мы оставили позади Швецию с Данией. Что, скажешь, не так?
Милли топнула ножкой — это означало, что она в очередной раз пришла в отчаяние от неспособности человечества сообща принимать необходимые меры. Джек обожает, когда она топает ножкой. Но кеды с боковой шнуровкой несколько приглушают звук. Не переборщил ли он с молоком? — засомневался он, помешивая белый соус и поглядывая на расползшуюся рыбу.
— Сек’гет кулина’гного искусства заключайса в пе’фектном чувстве в’гемя, — с наигранным французским акцентом сказал Джек.
— Как и секрет хорошего перепиха, — вдруг тихонько отозвалась Милли.
Еще до телефонных разговоров она приняла душ; от нее пахло мылом «Перз», запасы которого мамочка Дюкрейн неукоснительно пополняла с помощью почты — возможно, из какого-то неведомого суеверия. После душа Милли переоделась в джинсовую юбку и кружевную вышитую кофту свободного фасона — этой кофты Джек прежде не видел, а может, не обратил внимания. Пасту он переварил, креветки упорно не оттаивали. Он стал вталкивать брикет замороженного зеленого горошка в небольшую сковородку и вдруг почувствовал на талии чьи-то руки. Милли. Ее не по-женски крепкие пальцы переплелись у него на животе. Пальцы в точности как у ее отца; и у рыцаря 1087 года под металлическими перчатками наверняка были такие же.
— Осторожно, не обожгись о конфорку, — сказала она. — Надеюсь, это не треска. Треску просто хищнически истребляют.
— Нет-нет, не треска.
