Затаив дыхание

богатом американском колледже. Или крайне занятым организатором фестивалей, вечно в делах. От бесконечных телефонных переговоров он стал бы кривоплечим, хрипатым, а мозг спекся бы от излучения мобильника. Зато какая уверенность в себе! Твое положение в обществе повышается, как у человекообразной обезьяны в стае. В поездах он на таких нагляделся. А сейчас он ни то ни се, не молод и не стар. Зато когда становишься бородатым старцем, тебя открывают заново; может быть, впрочем, совсем ненадолго.

Трескосика, раз за разом посылавшего мяч за линию, Хейден поймал на ошибке. Услышав это, Джек застонал. После шести аутов счет был восемьдесят два в пользу «Англии». Победа, считай, в кармане.

Он предпочитает радиорепортажи матчей телетрансляциям. Еще в детстве скотчем приматывал транзистор к рулю, катил по улице и слушал комментаторов. Молодцы ребята, прут напролом — любо- дорого. Жизнь-то бывает очень даже хороша. На сорокалетие Милли купила ему в подарок желто-синий керамический фонарь начала девятнадцатого века, внутри — подлинная свечка того времени. Теперь эта красота стоит у него на столе и радует сердце. Если «Англия» завоюет «Урну», он зажжет свечу.

Джек оглядел свое «орлиное гнездо», свитое под самой крышей. Уйма деньжищ вбухана в эту «ненавязчивую роскошь», как окрестил ее дизайнер Тим, материалист вонючий. Паркет из мелкослойной древесины твердых пород, под ним для пущего комфорта проложена надежнейшая, сертифицированная система подогрева; из колонок «Боуз» льется музыка Лигети (теоретически; сейчас-то идет репортаж с крикетного матча). Отлично. Только во рту почему-то сладко до приторности. Все это великолепие изматывает, трудно взять себя в руки. Но сегодня у меня день свободен, можно сочинять до вечера, вслух говорит Джек, катая по столу яблоко и посасывая жвачку с винным вкусом; попалась зеленая, она нравится ему меньше всех. Он планировал поработать над пьесой, подсказанной происшествием на Понд-стрит — в день второго теракта; опус намечен к исполнению в Перселл-Рум. Но «Неудачный выдался денек» (а может быть, все же «Эхо») застопорился, хоть тресни.

Стросс послал резаный мяч на линию. Джек выключил радио, так и не узнав результата: вот уж мука мученическая! Он отбросил нотные листы с карандашными пометами, взял чистый и, откусив кусок яблока, принялся за работу. Постепенно отдельные музыкальные обрывки начали соединяться, трансформироваться, сливаться в поток, и к середине дня родилась, наконец, музыка, какой прежде в мире не было. Он не стал готовить обед, по крайней мере, в полном смысле этого слова; не выпуская из рук партитуры, около часу дня наскоро перекусил, проверил, не было ли в его отсутствие новых взрывов в метро или автобусе, покрутил затекшими плечами, минут пятнадцать провел на бегущей дорожке. Потом пришла Марита, Джек поздоровался с ней и попросил, если она надолго, не включать музыку слишком громко; а она ненадолго, с белозубой улыбкой сообщила Марита, убирая в морозильник коробку с творогом, которую Джек забыл на кухонном столе. На футболке Мариты красовалась надпись: Вынашиваю стильное с 1987 года.

— Ношу, — Джек с усмешкой указал на неуместное слово, едва не ткнув ее пальцем в грудь.

Марита испуганно отшатнулась.

— Ношу, а не вынашиваю. Слово на футболке не то. — Он почувствовал, что у него вспыхнули уши. — Типичные причуды английского. Очень мудреный язык. Легко попасть впросак. Поняла?

К изумлению Джека, Марита сообщила, что идет в театр «Глобус». Оказывается, спектакль входит в программу обучения английскому языку.

— Шмотреть Секспира.

— «Зимнюю сказку»?

— Ижвините?

— Про женщину, которая после долгого отсутствия возвращается домой? В виде статуи? И краска еще не просохла, да?

— Шело вески от ношения, — ответила Марита.

Поразмышляв часа два, Джек решил, что ее загадочная фраза означала «человеческие отношения».

Примерно в половине второго явился единственный за день гость — живущий через три дома от Миддлтонов Тревор Норрис. Тревору уже перевалило за восемьдесят, но он по-прежнему как огурчик и даже возглавляет местный совет самоуправления. Джеку почему-то кажется, что будь Тревор его отцом, он научил бы его уму-разуму, но, поскольку он Джеку не отец, приходится держать язык за зубами. Тревор сразу перешел к делу: недавно переехавшая на Гейтон-роуд чета добивается ликвидации стоянки для инвалидов, расположенной перед их домом. Джек вовремя вспомнил, из-за чего сыр-бор, не то Тревор, глядя на его ошалелое лицо, решил бы, что Миддлтон подсел на наркотики.

Действительно, заваривать такую кашу с новыми соседями, по меньшей мере, нелепо, согласился Джек, прислушиваясь к собственной речи. Тревор наверняка уже заключил, что Джек, судя по выговору, родом из Миддлсекса, — малый, похоже, несамостоятельный, ему явно не хватает хладнокровия.

— Верно, Тревор, очень и очень странно.

— Раньше у нас все действовали заодно. Поддерживали друг друга. А теперь только и слышно: «я, мне, мое».

Он окинул обжигающим взглядом улицу, потом устремил бледно-голубые глаза на Джека:

— Зараза пошла от всех этих кафе. «Эль Серрано», понимаешь! Шляются туда сомнительные типы в пальто с деревянными пуговицами. А что заказывают? Ризотто. И еще эта мода: спальня и гостиная в одной и той же комнате!

После минутного замешательства Джек сообразил, что Тревор Норрис рассуждает о пятидесятых годах. Тогда Тревору только-только стукнуло тридцать, грива была не седая, а темная, набриолиненная, под мышкой непременный сложенный зонт. В ту пору по улицам еще цокали копытами последние лошадки, развозившие в повозках заказанные продукты.

Тревора сопровождал симпатичный новый лабрадор в ярко-красном ошейнике, на котором, словно у собаки-поводыря, болтался колокольчик, издававший резкий, неприятный звон.

— Моя главная опора и утешение, — сказал Тревор. — Знакомьтесь, это Спритци.

Встав на дрожащие задние ноги, Спритци навалился мощной грудью Джеку на бедро, а Тревор, не теряя времени, описал сложившееся положение. На чисто формальных основаниях местные власти все же решили упразднить стоянку для инвалидов. Джек исправно охал и возмущенно цокал языком, одновременно пытаясь спихнуть с себя тяжеленного любвеобильного пса. Звон колокольчика издевательски походил на пассажи из Пярта.

— Для них главное — чистая площадка, — подвел итог Тревор и направился к калитке, но Спритци, до предела натянув душивший его поводок, отказывался расстаться с Джеком. — И даже этого не могут добиться.

В целом день прошел со знаком плюс, вплоть до телефонного звонка; единственным отрицательным штрихом был настырный звук дрели в доме Эдварда: там битый час сверлил стену мастер-отделочник, слушая по транзистору репортаж с крикетного чемпионата. Чтобы заглушить и без того еле слышный голос комментатора, Джек сначала закрыл окна, но в кабинете сразу стало слишком жарко, и он заткнул уши затычками. Правда, теперь он не услышит телефонного звонка; а он и не собирается снимать трубку. Но Милли считает, что в нынешней непредсказуемой ситуации надо «на всякий случай» быть на связи. Джек положил трубку перед собой и отточенным карандашом принялся заполнять нотные листы. В семь часов вечера вернулась Милли. Она тоже была совершенно разбита, хотя и по совсем иной причине: пока он корпел над партитурой, весь в плену магии звуков, Милли моталась в Халл и обратно.

— Привет. Как прошел день? — со вздохом спросила она, поднимаясь по лестнице. Вот показалась ее голова, плечи. Милли ослепительно улыбнулась.

— Хорошо. А у тебя?

— В жутком раздражении. Наверно, мне не хватает железа. Или магния. А может, и того и другого.

— Я не слушал репортажа с матча.

— И что?

Он почувствовал острый укол разочарования; огорчился, как малыш, который с нетерпением ждет