похвалы за то, что не съел выданных ему конфет.
— Как тебе Халл?
— Все то же, что везде: «Бутс», «Диксонз», «Праймарк», «Макдоналдс», «Уотерстоун», «Ланн Поули», «Старбакс», «Томас Кук»[85], «Топ-Шоп», — монотонно перечисляла она, качая головой из стороны в сторону наподобие метронома, ее чешуйчатые серьги покачивались в такт. — Из поезда, правда, смотрится неплохо. И вода под солнцем чудо как хороша.
— Уже немало, — не без зависти заметил он: сколько же она повидала за этот суматошный денек. Под глазами у Милли темнеют круги; она взяла винную жвачку, черную, — он их припасал для себя.
— Ты кончаешь? Мне бы хлебнуть стаканчик.
— Принесу-ка я тебе выпить, Милл, — будто не слыша ее просьбы, сказал Джек.
— Беда в том, что, когда посреди Халла начинаешь агитировать за сбор дождевой воды, чувствуешь себя полной идиоткой, — жаловалась она, спускаясь впереди Джека по лестнице. Ее босые вспотевшие ноги оставляли на ступеньках едва заметные влажные следы. — Жизнь вроде бы идет себе своим чередом, а тут какая-то чудила толкует про светопреставление. Вроде тех вонючих типов, что раньше ходили с плакатами «Конец близок».
— Во-во, у меня то же самое чувство, — подхватил Джек; удовлетворение от вполне удачного дня резко пошло на убыль. — Чудила я, да еще какой!
Милли пошла переодеваться, а Джек спустился в гостиную и налил две порции виски «Джонни Уокер» (черная этикетка), одну побольше, другую поменьше, а для себя открыл еще и банку пива — он любит виски «с прицепом». Почему-то очень захотелось послушать Равеля. Не важно, что именно, лишь бы Равель. Бывает иногда. Или Яначек. Яначек тоже будоражит воображение. Но Джек не поддался соблазну. Милли захочет послушать что-нибудь другое, попроще.
Милли, уже в мешковатой майке и домашних брюках с многочисленными карманами, устроилась на диване со стаканом виски и спросила Джека, как ему работалось. Хотя прошло уже столько лет, ему по- прежнему кажется, что у Милли слово «работа» применительно к нему и его занятиям всегда берется в иронические кавычки.
— Ну, кое-что получилось; вполне стоящее, минуты на две звучания. Пока, естественно, без оркестровки. Вдруг снизошло. А что, неплохое название. От литавр для воссоздания взрывов я отказался. Это лишь задерживало развитие темы. Помнишь выражение Роджера
— В «Уоллес и Громит»[86] действие движется еще медленнее, наверно, секунд по пять в день, — заметила Милли.
Джек почувствовал себя уязвленным.
— Одна маленькая разница. — Джек тяжело опустился на диван, чуть поодаль от Милли. — Я не с пластилином работаю.
— Не рано ли?
— Что не рано ли?
— Охать, когда садишься. Ты прямо-таки крякнул.
— Ну и что?
— В точности как наши с тобой отцы. Признак старости.
— Хватилась! Это далеко не впервые, — отмахнулся Джек; но тема была ему неприятна.
Они одновременно отхлебнули виски, и Джек попридержал стакан у рта, не то сценка бы вышла комичная. Виски обожгло рот, в голове загудело. У этого напитка абсолютный слух. Редкое благозвучие. Надо внимательно перечитать написанное, но когда? Во всяком случае, сегодня вечером он посмотрит сводку самых острых моментов чемпионата.
— Я же не оцениваю эффективность твоей работы, — сказала Милли. — Две минуты — уже замечательно.
— Ага, столько мучений, столько затрачено сил, а в итоге ее сыграют в зале, где будет от силы человек тридцать, и дай бог четверо более или менее внимательных слушателей подметят тонкие моменты. Двое из этих четверых наверняка окажутся преподавателями-теоретиками, они пьесу на дух не примут, и только третий подумает: «Здорово, черт возьми!»
— А четвертый?
— Четвертый — это я; буду сидеть, обхватив голову руками, и думать: «Боже, неужели эту дрянь написал я?»
Милли не улыбнулась в ответ, только вздохнула:
— Ну, что ж, хотя бы один человек оценит ее по достоинству.
— Чудесно.
С минуту оба молчали. В исходящем от жены тепле, казалось, еще ощутимы воздушные вихри ее заполненного движением дня — поезда, такси…
— Марита приходила? — спросила Милли.
— Она, представь, отправилась в «Глобус». «Секспир. Иду шмотреть Секспир», — передразнил он.
— Послушать тебя, бедняжка говорит, как Мануэль[87].
—
— Поставь «Noir Desir», — попросила она. — До чего мне надоела Англия! Просто обрыдла.
Они открыли для себя группу «Noir Desir», когда ездили во Францию, и очень увлеклись ею. Позже солиста надолго упекли в литовскую тюрьму за то, что во время киносъемок в Литве он до смерти забил актрису, свою подружку. Очень французская история. Вопреки своим политическим взглядам, Милли была околдована опасно-порочным голосом солиста. Джеку, однако, достоинства солиста представлялись весьма сомнительными.
Послышались тяжелые звуки бас-гитары, и мужской голос запел по-французски, унося их обоих далеко-далеко.
— Давай переедем во Францию, — предложила Милли. — На худой конец просто купим там дом. Как все нормальные люди. Представляешь: мельница, луг, речушка, лошади. Давай купим, а? — в ее голосе слышалась насмешка, эхо давнишних девчачьих забав в спальне привилегированной школы. — «Мельница Милли»! Уйма земли, простор. А присматривать за хозяйством наймем местных, — Милли посерьезнела: — Они будут до смерти рады любой работе. Во Франции сейчас дикая безработица, процентов восемьдесят или около того.
— Похоже, ты имеешь в виду Сомали, — заметил Джек.
— Я имею в виду не Париж, естественно, а
— Тогда моей карьере конец, — подытожил Джек и откинулся на спинку дивана.
— Какой карьере?
— Вот спасибо.
— Я лишь передразнила тебя, — проворчала Милли и, убрав подушку, прижалась к мужу.
— А фактически мы оба правы.
— Ой, прекрати! Не заводи опять свою песню. Это вообще не карьера. Это искусство.
— Да я не обиделся, — вполголоса сказал Джек и поцеловал ее в голову; от волос пахло чужими сигаретами, поездами, конторами Халла. Подкрашенная натуральной хной седина слегка золотилась. Он бы с радостью проводил с Милли целые дни.
Приникнув к его плечу, она сказала:
— Я не исключаю, что рано или поздно вся экосистема найдет способ отторгнуть нас. Как пораженные смертельным вирусом антитела. Мы же норовим захватить все вокруг.
— Угу.
— И никогда не знаешь, чего от нас ждать. Страшно подумать. Даже не сознавая того, мы разрушаем
