обстановки.
Тем временем коннетабль, сняв с помощью своего оруженосца стальной шлем и рукавицы, остался в тонкой кольчуге из искусно переплетенных стальных колец, а на голову надел особого покроя бархатную шапочку, принятую у рыцарей и называвшуюся «мортье»; это позволяло ему с большим удобством беседовать и вкушать пищу, чем в полных боевых доспехах. Беседа его отличалась разумностью и мужественной простотой; заговорив о положении в крае и мерах, необходимых для управления неспокойной приграничной полосой, он заинтересовал Эвелину, горячо желавшую быть защитницей отцовых вассалов. Доволен был и де Лэси; ибо, несмотря на молодость хозяйки замка Печальный Дозор, задаваемые вопросы выказывали в ней ясный ум, а ответы — понятливость и вместе с тем кротость. Словом, рыцарь и юная леди так освоились, что продолжали путь вместе: коннетабль счел возможным для себя занять место рядом с Эвелиной; она, по-видимому, против этого не возражала. Не будучи от природы влюбчивым, он, однако, все больше пленялся и красотой, и другими качествами прекрасной сироты. Довольствуясь тем, что его терпят как спутника, он не пытался воспользоваться случаем, чтобы вернуться к предмету разговора, начатого им накануне.
В полдень они остановились в небольшой деревне, где все та же заботливая рука приготовила для них, а в особенности для леди Эвелины, все необходимое. Однако тот, кто сделал все это, оставался, к ее огорчению, невидимым. Беседа коннетабля Честерского, без сомнения, была чрезвычайно поучительной; но девушке в возрасте Эвелины простительно желание добавить к обществу опытного человека более молодого и менее серьезного спутника. Вспоминая, что до сих пор Дамиан де Лэси ежедневно являлся засвидетельствовать ей свое почтение, она удивлялась его отсутствию. Впрочем, это была лишь мимолетная мысль, означавшая, что она не настолько была восхищена нынешним собеседником, чтобы не подумать о приятной возможности иметь еще одного. Она терпеливо выслушивала все, что говорил коннетабль о рыцаре из знатного рода Гербертов, в чьем замке он предлагал остановиться на ночлег, когда кто-то из свиты объявил, что прибыл посланец от владелицы Болдрингема.
— Это тетка моего отца, — сказала Эвелина, вставая и этим выражая уважение к старости и к родству, требуемое обычаями того времени.
— Я не знал, — сказал коннетабль, — что у моего доблестного друга была такая родственница.
— Она — сестра моей бабушки, — ответила Эвелина, — знатная саксонская дама; но она не одобряла брачный союз с норманнской семьей и после замужества своей сестры ни разу с ней не виделась. — Тут ее прервало появление посланца, по виду — управителя из знатного дома; почтительно преклонив колено, он вручил письмо, тут же прочитанное отцом Альдровандом. Это было приглашение, написанное не на французском языке, на котором общались знать и дворянство, а на старом языке саксов, к которому, однако, примешались в то время и французские слова.
Если внучка Эльфреда из Болдрингема помнит, что в жилах ее течет саксонская кровь, и желает повидать старую родственницу, которая живет в доме своих предков и блюдет их обычаи, пусть проведет она эту ночь у Эрменгарды из Болдрингема.
— Вы, разумеется, отклоните это приглашение? — спросил коннетабль де Лэси. — Благородный Герберт ожидает нас и тщательно приготовил нам встречу.
— Ваше присутствие там, милорд, — ответила Эвелина, — более чем возместит мое отсутствие. Мне же подобает принять гостеприимство тетушки, раз она пожелала сделать первый шаг к примирению.
Чело де Лэси несколько омрачилось; ему редко приходилось встречать какое-либо сопротивление его желаниям.
— Подумайте, леди Эвелина, — попросил он. — Жилище вашей тетушки, вероятно, не защищено или защищено недостаточно. Не угодно ли вам, чтобы я продолжал нести при вас эту службу?
— Это, милорд, может решать только моя тетушка как хозяйка дома. Раз она не сочла нужным просить вашу светлость к себе, мне не следует утруждать вас. Вы и без того слишком много для меня делаете.
— Но речь идет о вашей безопасности, миледи, — настаивал де Лэси, которому очень не хотелось отступать.
— Никакая опасность, милорд, не может мне угрожать под кровом близкой родственницы; меры, которые она принимает для собственной безопасности, несомненно, достаточны и для моей.
— Надеюсь, что это окажется именно так, — сказал де Лэси, — но я все же оставлю патруль, который будет охранять замок во время вашего пребывания там. — Немного поколебавшись, он выразил надежду, что Эвелина, находясь у родственницы, известной своей неприязнью к норманнам, не станет слушать направленных против них речей.
Эвелина с достоинством ответила, что дочь Раймонда Беренжера едва ли станет слушать речи, затрагивающие честь этого славного рыцаря, его рода и его нации. Не получив таких же заверений относительно его самого и его сватовства, коннетабль вынужден был удовольствоваться сказанным. Он вспомнил также, что замок Герберта находился всего в двух милях от жилища владелицы Болдрингема и что разлука его с Эвелиной продлится лишь одни сутки; но сознание разницы в их возрасте и недостатка у него тех чар, какими, по общему мнению, всего легче завоевать женское сердце, заставило его тревожиться даже этой краткой разлукой; поэтому весь остаток дня он ехал рядом с Эвелиной молча, больше думая о том, что сулит завтрашний день, чем стараясь использовать возможности дня нынешнего. В молчании доехали они до места, где предстояло расстаться.
Это была возвышенность, с которой можно было увидеть справа, на такой же возвышенности, замок Амелота Герберта с его готическими шпилями и башнями; а слева, почти скрытое могучими дубами, низкое, грубо сложенное здание Болдрингема, где владелица жила по обычаям предков и с презрением и ненавистью взирала на все новшества, появившиеся после гастингской битвы.
Коннетабль де Лэси, поручив части своих людей сопровождать леди Эвелину до самого дома ее тетки, а затем бдительно охранять этот дом, однако с такого расстояния, чтобы не оскорбить его обитателей и не доставить им неудобств, поцеловал руку Эвелины и неохотно с ней простился. Дальше Эвелина отправилась дорогой, которая была так мало наезжена, что яснее всего говорила об одиночестве тех, к кому она вела. На сочных лугах паслись крупные коровы редкой и ценной породы; по временам лани, утратившие обычную свою пугливость, выходили на опушку или лежали под каким-нибудь высоким дубом. Мимолетное удовольствие от созерцания этих мирных зрелищ сменилось у Эвелины более серьезными мыслями, когда перед ней внезапно предстал дом, который она сперва увидела лишь издали, с того места, где рассталась с коннетаблем, и на который не без основания смотрела теперь с некоторым страхом.
Дом, ибо его нельзя было назвать замком, имел всего два этажа; его двери и окна помещались в массивных закругленных арках, называемых саксонскими; стены были увиты вьющимися растениями, которым была предоставлена полная свобода; трава росла до самого порога, над которым, на медной цепи, висел рог буйвола. Арку главного входа замыкала массивная дверь из черного дуба, весьма походившая на вход в разрушенный склеп; никто не появился оттуда, чтобы встретить и приветствовать гостей.
— На вашем месте, леди Эвелина, — сказала угодливо кумушка Джиллиан, — я немедля повернула бы назад. Непохоже, чтобы в этом старом каземате нашлись пища и кров для крещеных людей.
Эвелина приказала прыткой служанке молчать, но при этом сама обменялась с Розой несколько испуганными взглядами; затем она велела Раулю протрубить в рог, висевший у ворот.
— Я слышала, — сказала она, — что моя тетушка так привержена всему старинному, что не любит допускать к себе никого моложе, чем современники Эдуарда Исповедника.
Проклиная неуклюжий инструмент, не позволявший ему показать свое искусство трубить и издававший лишь оглушительный рев, от которого, казалось, сотрясались старые стены, Рауль повторил этот рев трижды, прежде чем их впустили. Когда рог прозвучал в третий раз, ворота отворились и из темного зала показались многочисленные слуги обоего пола. В дальнем конце зала в камине пылал огонь. Этот старинный камин, размером с целую кухню, был украшен каменной резьбой, а вверху представлял собою длинный ряд ниш, из которых хмуро выглядывали саксонские святые, чьи варварские имена едва ли можно было бы отыскать в римском календаре.
Тот же слуга, который привез приглашение своей госпожи, приблизился к Эвелине, но не затем, чтобы помочь ей, как она ожидала, сойти с коня, а чтобы ввести коня в зал и подвести его к каменному помосту, где Эвелина могла наконец спешиться. Навстречу ей почтительно выступили две пожилые особы и
