Глава XIX
Он менестрелем был, он пел И блажь и мудрость славил;
Смиренным, добрым быть умел,
То ярым гневом пламенел,
То вновь смешил, забавил.
События прошедшего дня были столь важны, но также и столь утомительны, что коннетабль, устав, словно после жаркой битвы, крепко спал, пока лучи восходящего солнца не проникли в его шатер. И тогда, со смешанными чувствами удовлетворения и печали, он вспомнил о переменах, происшедших с ним с предыдущего утра. Вчера он пробудился влюбленным женихом, полным желания нравиться своей прекрасной невесте и озабоченным своим нарядом, словно столь же помолодел годами, как желаниями и надеждами. Все это осталось позади, и ему предстояла тягостная необходимость расстаться с невестой на годы; оставить ее, прежде чем он связал себя с нею неразрывными узами брака; оставить среди всех опасностей, угрожающих женской верности в подобных обстоятельствах. Теперь, когда миновала беда, нависшая над его племянником, он готов был пожалеть, зачем так быстро поддался доводам архиепископа и поверил, будто смерть или выздоровление Дамиана зависели от немедленного и точного исполнения обета отправиться в Святую Землю. «Разве мало принцев и королей, — размышлял он, — брали на себя крест, а потом медлили или даже вовсе отказывались от похода, а между тем жили и умирали в богатстве и в почете, не настигнутые Божьей карой, которой угрожал мне Болдуин? Почему же они больше заслуживали снисхождения, чем я? Но, увы, жребий брошен. И не все ли равно, спас ли я жизнь племяннику, повинуясь велениям Церкви, или просто потерпел поражение, какое всегда терпят миряне в спорах с духовенством. Видит Бог, я хотел бы, чтобы оказалось иначе; и, опоясав себя мечом Господнего воина, я мог больше надеяться на небесное покровительство для той, кого вынужден оставить».
Раздумывая над этим, он услышал, что стража возле его шатра окликнула кого-то. Этот кто-то остановился, а затем раздались звуки особого рода лютни, чьи струны приводятся в движение с помощью колесика. После короткой прелюдии красивый мужской голос спел песню, которую можно следующим образом перевести на современный язык:
Когда певец умолк, коннетабль услышал и другие голоса; в шатер вошел Филипп Гуарайн и доложил, что некий человек, явившийся, как он сказал, по уговору с коннетаблем, просит быть к нему допущен.
— По уговору со мной? — переспросил де Лэси. — Впустить его немедленно.
Это оказался вчерашний вестник. Он вошел, держа в одной руке свою украшенную пером шапочку, в другой — инструмент, на котором только что играл. Его причудливое одеяние состояло из нескольких платьев одно ярче другого, а сверху накинут был очень короткий норманнский плащ ярко-зеленого цвета. К вышитому поясу, вместо оружия, был прикреплен с одной стороны рожок с чернилами, а с другой — небольшой нож, служивший своему владельцу только за столом. На голове выстрижено было подобие тонзуры, означавшее, что в своем ремесле он достиг немалых высот; ибо Веселая Наука, как называлось искусство менестрелей, имела, подобно духовенству и рыцарству, несколько степеней. Черты лица и манеры пришедшего не вполне соответствовали его одежде и профессии; если последние были веселы и причудливы, то первые отмечены были серьезностью и даже суровостью; они оживлялись, лишь когда он пел или играл; в остальное время, вместо беззаботной веселости, отличающей большинство его собратьев, они выражали глубокую задумчивость. Лицо его, не отличавшееся красотой, чем-то останавливало на себе внимание, хотя бы контрастом с пестротой развевавшихся одежд.
Коннетаблю захотелось оказать ему покровительство.
— Доброго утра, приятель, — сказал он. — Благодарствую за твою утреннюю музыку; хорошо исполнена и хорошо задумана, ибо напоминание о быстротечности времени предполагает, что мы умеем с пользою употребить это недолговечное сокровище.
Человек, выслушав эти слова, казалось, сделал над собой усилие, прежде чем ответил:
— Да, задумано было с лучшими намерениями, раз я решился так рано потревожить милорда. И я рад, что моя смелость его не прогневала.
— У тебя, — сказал коннетабль, — есть до меня просьба. Говори же, времени у меня мало.
— Милорд, я прошу дозволения следовать за вами в Святую Землю, — сказал человек.
— Приятель, ты просишь то, что я едва ли смогу выполнить, — сказал де Лэси. — Ведь ты менестрель, не так ли?
— Да, милорд, недостойный представитель Веселой Науки, — ответил музыкант. — Могу, впрочем, сказать, что ни в чем не уступаю королю менестрелей Жоффруа Рюделю, хотя король Англии пожаловал ему четыре поместья за одну песню. Я готов состязаться с ним, будь то романс, лэ или фаблио, а судьею пусть будет сам король Генрих.
— За себя ты, конечно, всегда замолвишь слово, — сказал де Лэси. — И все же, сэр менестрель, ты со мной не поедешь. За крестоносцами и без того увязывалось слишком много людей твоего пустого ремесла.
