и сочувствие сделались для меня ловушкой; и, когда стану я исполнять долг благодарности, спаси меня от людского злоязычия. И спаси, о, спаси от коварных уловок собственного моего сердца!
Затем она набожно перебрала свои четки и, уйдя из часовни в свои покои, велела служанкам привести в порядок ее одежду и устранить все внешние следы учиненного над нею насилия.
Глава XXVII
Джулия: …милый рыцарь,
Вы пленник наш. Но ваши дни в плену,
Поверьте мне, ничем не будут хуже
Всего, что радовало вас на воле.
Родерик: О нет, прекрасная! Уж слишком долго
Мы медлим здесь. На лоне ваших роз
Мои увяли лавры.
В простой черной одежде, более подходившей женщинам старшего возраста, без единого украшения, кроме четок, Эвелина пришла навестить своего раненого спасителя. Этикет того времени не только разрешал это, но даже предписывал. Ее сопровождали Роза и Джиллиан. Старая Марджери, привыкшая ухаживать за больными, уже находилась возле молодого рыцаря.
Эвелина вошла неслышными шагами, опасаясь потревожить раненого. Возле двери она остановилась и огляделась. То была комната ее отца, и после его гибели она туда не входила. По стенам развешаны отцовские доспехи, оружие, рукавицы для соколиной охоты, шесты и прочие принадлежности лесной забавы. Среди этих предметов она мысленно увидела статную фигуру старого сэра Раймонда. «Не хмурься, отец, — беззвучно шептали ее губы. — Не хмурься, Эвелина никогда не будет недостойной тебя».
У постели Дамиана сидели отец Альдрованд и паж Амелот. Когда вошла леди Эвелина, они встали. Первый из них, немного смысливший в медицине, сообщил ей, что рыцарь некоторое время дремал, но сейчас проснется.
Амелот выступил вперед и торопливым шепотом попросил, чтобы в покое было тихо, а присутствующие удалились.
— Мой господин, — сказал он, — еще со времени своей болезни в Глостере при пробуждении часто бредит и будет недоволен, если я позволю кому-нибудь его подслушать.
Эвелина велела служанкам и монаху выйти в соседнюю комнату, сама же осталась в дверях и услышала, как Дамиан, с усилием повернувшись на своем ложе, назвал ее имя.
— Она невредима? — было первым его вопросом, и задан он был с таким волнением, что было ясно, насколько это для него важнее всего другого. Когда Амелот ответил утвердительно, он облегченно вздохнул, словно с груди его свалилась огромная тяжесть; тоном уже более спокойным он спросил, где находится. — Этот покой и обстановка мне незнакомы, — сказал он.
— Милый господин мой, — ответил Амелот, — вы еще чересчур слабы, чтобы задавать вопросы и выслушивать объяснения.
— Где бы я ни был, — сказал Дамиан, словно что-то припоминая, — я не там, куда призывает меня мой долг. Вели трубить сигнал «По коням», а знамя пусть держит Ральф Гленвиль. По коням! По коням! Нельзя терять ни минуты!
Раненый сделал попытку приподняться, но был так слаб, что Амелот легко этому помешал.
— Ты прав, — сказал раненый, снова опускаясь на свое ложе. — Ты прав, я слишком слаб. Но к чему сила, когда утрачена честь!
Несчастный юноша закрыл лицо руками и застонал от муки, скорее душевной, чем телесной. Леди Эвелина неуверенно приблизилась к его ложу, боясь сама не зная чего, но твердая в своей решимости утешить страдальца. Дамиан поднял глаза, увидел ее и снова закрыл лицо руками.
— Что значит эта глубокая скорбь, рыцарь? — спросила Эвелина голосом сперва дрожащим, но затем более уверенным. — Разве следует так скорбеть, если вы исполняли свой рыцарский долг и Небеса дважды сделали вас орудием спасения несчастной Эвелины Беренжер?
— О нет, нет! — воскликнул он. — Если вы спасены, все хорошо. Но я должен спешить, мне необходимо уехать. Нигде не должен я медлить, а менее всего в этом замке. Ты слышишь, Амелот? По коням!
— Нет, милорд, — сказала Эвелина. — Этого быть не должно. Как ваша подопечная я не могу так скоро отпустить своего опекуна. В качестве врача я не могу допустить, чтобы мой пациент погубил себя. Ведь вы не в состоянии сесть в седло.
— Тогда носилки, дроги, телегу, чтобы вывезти отсюда предателя, рыцаря, покрывшего себя позором. Да и это для меня слишком хорошо, всего лучше был бы гроб… Но смотри, Амелот, пусть это будет гроб последнего из смердов. Пусть не будет там ни щита с древним гербом де Лэси, ни шлема с гордым гребнем… Этого не заслужил тот, кто опозорил свое имя.
— Неужели он повредился рассудком? — горестно воскликнула Эвелина, с ужасом глядя то на раненого, то на его пажа. — Или в его бессвязных речах кроется некая страшная тайна? Если так, говори, открой ее. Я все сделаю, чтобы мой спаситель не попал в беду.
Амелот печально взглянул на нее и покачал головой, а затем перевел взор на своего господина, как бы выражая этим, что на ее вопросы не следует отвечать в присутствии сэра Дамиана. Поняв это, леди Эвелина вышла в соседнюю комнату и сделала Амелоту знак следовать за нею. Тот повиновался, сперва оглянувшись на своего господина, который оставался в той же, полной отчаяния позе; он закрывал глаза руками, словно желал заслониться от света дня и всего, что при этом свете видно.
Когда Амелот вышел вслед за нею, Эвелина, знаком приказав своим служанкам отойти подальше, насколько позволяли размеры комнаты, стала настойчиво расспрашивать его о причинах отчаяния и раскаяния, какие обнаруживал его господин.
— Ты знаешь, — сказала она, — что я должна помогать ему сколько могу — как из благодарности, ибо он спас меня, рискуя собственной жизнью, так и по долгу родства. Поэтому скажи, что с ним, чтобы я могла ему помочь. Конечно, — добавила она, и бледные щеки ее залились краской, — если причина его горя такова, что мне подобает ее слышать.
Паж низко поклонился; но, начав говорить, выказал такое смущение, что не меньше смутил и леди Эвелину; несмотря на это, она все еще просила его открыть ей все, без утайки и промедления, если, конечно, смысл его речи будет таков, что ей прилично его выслушать.
— Поверьте, благородная госпожа, — сказал Амелот, — ваше повеление я исполнил бы немедленно, если бы не боялся разгневать моего господина, толкуя о его делах без его ведома; но раз приказываете вы, кого он чтит превыше всех на свете, я скажу, что если раны не угрожают его жизни, то честь его находится в большой опасности, и только Небеса могут послать ему спасение.
— Продолжай, — потребовала Эвелина, — и поверь, что, доверяя эти сведения мне, ты не можешь ничем повредить сэру Дамиану де Лэси.
— Я в том уверен, госпожа, — сказал паж. — Знайте же, если вам это еще неизвестно, что чернь, которая на западе нашего края встала мятежом против знати, в числе своих предводителей называет не только Рэндаля Лэси, но и моего господина сэра Дамиана.
— Это ложь! Не мог он предать собственный свой род и своего короля! — сказала Эвелина.
— Я знаю, что ложь, — сказал Амелот. — Однако те, кто его мало знают, верят в эту ложь. Уже не один перебежчик из нашего отряда присоединился к гнусному сброду, а это тоже как бы подтверждает клевету. А еще говорят… еще говорят, будто господин мой хочет присвоить земли, которыми ныне управляет от имени своего дяди. И что если старый коннетабль — прошу прощения, миледи, — вернется из Палестины, ему трудно будет вернуть себе свои владения.
— Гнусные негодяи судят о других по собственной низости и думают, что достойные люди поддаются
