было разгадать.
— Итак, Эвелина Беренжер вышла замуж, — сказал коннетабль. — Дай-ка я попробую угадать, за кого. Быть может, осталась верна той же семье и лишь избрала другого ее представителя? Взяла все ту же фамилию де Лэси? Что ж ты никак не поймешь меня, дурак? Она замужем за Дамианом де Лэси, моим племянником?
Усилие, с каким коннетабль высказал это предположение, противоречило принужденной улыбке, которую он постарался вызвать на своем лице. С такой улыбкой человек, собравшийся принять яд, подносит роковой напиток к устам и при этом провозглашает здравицу.
— Нет, милорд, не замужем, — ответил менестрель, особенно выделяя последнее слово; и коннетабль истолковал это по-своему.
— Так, значит, обручена? — спросил он. — Отчего же нет? Срок прежнего обручения истек, отчего же не обручиться снова?
— Насколько мне известно, леди Эвелина и сэр Дамиан де Лэси не обручены, — ответил менестрель.
При этих словах де Лэси вышел из терпения.
— Пес! Ты издеваешься надо мной? — крикнул он. — Что же ты мучаешь меня, скоморох! Говори сейчас же самое худшее, не то я отправлю тебя менестрелем ко двору Сатаны!
Спокойно и бесстрашно менестрель ответил:
— Милорд! Леди Эвелина и сэр Дамиан де Лэси не вступили в брак и не обручились. Они живут в любовной связи.
— Ты лжешь, собака! — крикнул де Лэси. — Лжешь, собачий сын!
Схватив менестреля за ворот, взбешенный барон, изо всех сил встряхнул его.
Но, как ни был он силен, Видаль, опытный борец, не пошатнулся, он устоял на ногах; и все так же спокоен был взгляд, которым он смотрел на своего разгневанного господина.
— Признайся, что ты солгал, — сказал коннетабль, отпуская его и достигнув своей яростью не более того, что людям удается сделать с Качающимися Камнями друидов; сколько их ни раскачивают, сдвинуть их с места невозможно.
— Если бы ложью я мог купить себе жизнь и даже жизнь всего моего племени, — сказал менестрель, — я и тогда не солгал бы. Но правду всегда называют ложью, когда она противоречит нашим желаниям.
— Ты слышишь его, Филипп Гуарайн? — воскликнул коннетабль, обращаясь к своему оруженосцу. — Он сообщает мне о моем позоре… о бесчестье, которое пало на мой дом… о развращенности тех, кого я любил больше всех на свете… и взор его при этом невозмутим, а голос не дрожит. Возможно ли это? Возможно ли, чтоб де Лэси пал так низко, что бродячий музыкант смеет говорить о его позоре столь же спокойно, как о любой теме для песни? Может быть, ты и сложишь об этом песню, а? — крикнул он, бросая на менестреля свирепый взгляд.
— Я мог бы, милорд, — отвечал менестрель, — но ведь тогда пришлось бы спеть и о позоре Рено Видаля, который служит господину, не способному ни терпеливо снести оскорбления, ни отомстить тем, кто навлек на него позор.
— Ты прав, ты прав, славный малый! — поспешно сказал коннетабль. — Нам остается только мстить! Да, но кому?
Говоря так, он быстрыми шагами прохаживался взад и вперед; но потом остановился и умолк, в тоске ломая руки.
— Я говорил тебе, — сказал менестрель Гуарайну, — что моя муза отыщет наконец чувствительное место. Помнишь бой быков, который мы видели в Испании? Тысяча уколов лишь дразнила и раздражала благородное животное, пока наконец мавританский рыцарь не нанес ему смертельный удар.
— Человек ты или дьявол, — спросил Гуарайн, — если способен наслаждаться зрелищем чужих страданий? Берегись! Ищи для своих насмешек другого слушателя. Если не остер у меня язык, зато остер меч!
— Ты видел меня и среди мечей, — ответил менестрель, — и знаешь, что таких, как я, нелегко испугать и мечом.
Однако, сказав это, он все же отошел подальше от оруженосца. Он заговорил с ним лишь от полноты чувств, когда говорящий, если никого нет возле него, говорит сам с собою или изливается первому, оказавшемуся рядом слушателю, не сознавая, какое впечатление производит.
Спустя несколько минут коннетабль Честерский вновь обрел внешнее спокойствие, с которым, до этого последнего, ужасного удара судьбы, сносил все ее превратности. Оборотясь к менестрелю, он произнес с обычным для него самообладанием:
— Ты прав, славный малый, и я прощаю тебе насмешку, сопровождавшую твой разумный совет. Продолжай же, ради Бога! Продолжай, и я готов вынести все испытания, какие посылает мне Господь. Доблесть рыцаря познается в битве, а истинный христианин познается во времена тяжких бед.
Тон, каким говорил коннетабль, произвел на его слуг должное действие. Менестрель оставил циническую и наглую манеру, с какою он до того испытывал терпение своего господина; просто, почтительно и даже, казалось, сочувственно он сообщил все сведения, какие собрал. Сведения эти были поистине удручающими.
Отказ леди Эвелины Беренжер впустить в свой замок Монтермера и его войско, несомненно, придал правдоподобия позорящим слухам, какие ходили о ней и о Дамиане де Лэси; и нашлось немало людей, по разным причинам заинтересованных в том, чтобы поддерживать и распространять эту клевету. На подавление крестьянского мятежа было послано большое войско. Рыцари и дворяне, которым это было поручено, не преминули жестоко отомстить несчастным простолюдинам за благородную кровь, пролившуюся во время их краткого торжества.
Воины несчастного Уэнлока также верили клевете. Осуждаемые многими за поспешную и трусливую сдачу поста, который еще можно было защищать, они в свое оправдание утверждали, что не сдали бы его, если бы не видели, что конный отряд де Лэси приближается к ним с явно враждебными намерениями.
Итак, слухи, подтверждаемые всеми, кто был в них заинтересован, широко распространились по стране. Эти слухи, а также то, что Дамиан де Лэси действительно нашел приют в укрепленном замке Печальный Дозор, который сопротивлялся королевскому войску, ободрило многочисленных врагов дома де Лэси и привело в отчаяние его друзей и вассалов. Им ведь приходилось нарушать либо вассальную верность, либо еще более священный долг подданных короля.
В этот трудный час они получили весть, что мудрый и деятельный монарх, в то время правивший Англией, приближается к ним во главе большого войска, имея две цели: усилить осаду замка Печальный Дозор и завершить усмирение крестьянского мятежа, уже почти достигнутое Гаем Монтермером.
И вот, когда друзья и вассалы дома де Лэси не знали, куда податься, среди них неожиданно появился Рэндаль де Лэси, родственник коннетабля и, после Дамиана, ближайший его наследник. Оказалось, что король поручил ему собрать и возглавить тех вассалов его дома, кто не хотел быть как-либо причастным к предательству, якобы совершенному тем, кого коннетабль, уезжая, поставил вместо себя. В смутные времена пороки человека легко прощаются, лишь бы он был смел, смекалист и прыток. Появление Рэндаля, отнюдь не лишенного этих качеств, было весьма благожелательно встречено вассалами его родича. Они поспешили объединиться вокруг него, сдали королевским войскам все принадлежавшие им укрепленные посты и, чтобы совершенно отмежеваться от преступлений, приписываемых Дамиану, старались, под предводительством Рэндаля, особенно отличиться в схватках с отрядами крестьян, которые кое-где продолжали действовать или укрывались в ущельях; с побежденными крестьянами они расправлялись так жестоко, что по сравнению с отрядами Рэндаля де Лэси даже войско Монтермера казалось милосердным. Наконец, под знаменем своего древнего рода, во главе пяти сотен отборных воинов Рэндаль появился у стен замка Печальный Дозор и присоединился к стоявшему там войску короля Генриха.
Осажденным уже приходилось тяжко; горстка защитников замка, ослабевших от ран и лишений, еще более пала духом, когда увидела у своих стен единственное во всей Англии знамя, под которым, как они надеялись, к ним могла прийти подмога.
Воодушевленные призывы Эвелины, которую не сломили ни лишения, ни грозная опасность, перестали действовать на защитников замка; среди них послышались требования сдаться; это обсуждалось
