социо-культурные обстоятельства, и даже, особые жизненные трудности, выпадающие на его долю, — представляют собой как-бы материал для преображения в процессе его творчества. Борьба Дюгема за свою философию науки и эта парадоксальная внутренняя дюгемовская причастность позитивизму становятся интересны и поучительны именно сегодня, когда в некоторых «дерзких» проектах «фундаментальной психологии» и «исследований сознания» колеблется именно этот идеал объективности научного знания, грозя сделать науку неотличимой от магии и колдовства и погрузить цивилизацию в новое средневековье[18].
Но вернёмся к философии науки Дюгема. Точнее, к философии экспериментального математического естествознания, ближайшим образом, физике и химии. Дюгем всегда настаивал, что цель науки есть не объяснение, а описание. В этом её принципиальная разница с метафизикой. Метафизика имеет прямое отношение к реальности, она может быть верна или нет. Положение о свободе человеческой воли или церковные догматы претендуют утверждать то, что есть на самом деле, подчёркивал Дюгем[19]. Логический же статус научных утверждений гораздо скромнее. Учёный стремится найти принципы — гипотетические! — которые позволили бы наиболее совершенно и экономно дать математическое описание совокупности эмпирических законов. Это «экономно» имеет скорее махистский смысл, чем какой-либо онтологический[20]. Вопрос о метафизике, «под-лежащей» данной физической теории, совершенно не относится к компетенции науки, по Дюгему. Это приходится признать вследствие двух моментов. Во-первых, ни одна физическая теория не может дать абсолютное, неопровержимо достоверное обоснование какой-либо метафизике. И во-вторых, все метафизические системы находятся между собой в состоянии перманентной конфронтации. Связать физическую науку с метафизикой — значит разрушить общий язык научного сообщества, разделить его на конфронтирующие партии, объединёнными внутри себя различными метафизическими и мировоззренческими предпочтениями, то есть разрушить саму науку.
Так, Дюгем всегда был убеждённым противником механицизма. В особенности он оспаривал претензию основывать механицистскую философию на данных науки. Механицизм отнюдь не «выводится» из опыта науки. Он есть некая предвзятая метафизическая схема, особенно навязчивая потому, что удобна для человеческого воображения. Физик соотносит свои теории с экспериментом и это, по Дюгему, последняя и решающая инстанция для выяснения истинности теоретических схем, логически парадигмальная для физики. Если данные эксперимента явно расходятся с теоретическими предсказаниями, то теория должна быть отвергнута. Если же теоретическое утверждение принимается, то это для физики значит только то, что результаты эксперимента в большинстве случаев совпадают с предсказаниями теории. Совпадают, впрочем, только в пределах вычислимой ошибки эксперимента. И именно при таком подходе оправдать механицизм невозможно: «В силу этих принципов невозможно заявлять, что физика могла бы считать ошибочным утверждение о том, что все феномены неорганического мира могут быть объяснены механически, поскольку эксперимент не даёт нам знания ни одного феномена, который бы определённо был не сводим к законам механики. Но также не было бы легитимным сказать и то, что это утверждение физически верно, так как невозможность привести его к прямому и неразрешимому противоречию с результатами наблюдений есть логическое следствие абсолютной неопределённости, с которой связаны представления о невидимых массах и скрытых движениях [то есть, движениях атомов — В.К.]»[21]. Логически безупречный вывод Дюгема неумолим: «Таким образом, для опирающегося на логику экспериментального метода невозможно декларировать истинность утверждения: Все физические феномены объясняются механически. Но в той же степени невозможно объявить его и ложным. Это утверждение трансцендентно физическому методу»[22].
Мифу о том, что физика, де, открывает истинную реальность, и тем самым, истинную метафизику, способствуют традиционные редукционистские процедуры физики: физика сводит более сложные качества к более простым, «вторичные» к «первичным». Однако, подчёркивал Дюгем, эта «простота» и «сложность» в физике всегда имеют условный, а не абсолютный, метафизический характер. «Простые качества», «простые элементы» для физики или химии — это только синонимы того, что они неразложимы для современной науки, а отнюдь не абсолютно, в принципе. Ничто не мешает тому, чтобы в будущем более удачливые учёные, вооружённые новыми, более мощными технологиями, смогут разложить и эти, так называемые «простые качества», «элементы» на новые ещё более «простые». И история науки убедительно демонстрирует нам это. Так, поташ и сода, бывшие простыми элементами для Лавуазье, становятся для химии, начиная с работ Дэви, составными телами. Экспериментальное естествознание никогда не может претендовать на окончательно верную теорию, на «божественное видение» природы. Все физические теории преходящи. В первые два десятилетия XX века Дюгем был свидетелем возникновения и бурного развития атомной физики. Открытия радиоактивности, атомного ядра, модель атома Бора — все эти новые шаги физики вглубь материи были для многих подтверждением атомистско-механистической метафизики. Казалось, ещё совсем немного и наука откроет, наконец, те вожделенные элементарные «кирпичики» вещества, из которых сложены все вещи… Казалось многим, но отнюдь не Пьеру Дюгему. Он твёрдо стоял на своей точке зрения: физика не знает и не может знать последней реальности. И в конце концов, он оказался прав!.. С.Яки пишет в своей книге о Дюгеме: «Исследования последних двадцати лет, сосредоточенные на кварках, имеющих „цвет“, „вкус“, „шарм“ и даже „верх“ и „низ“, ещё более разоблачили для нас тот факт, что „божественное видение“ атомистов, которому противостоял Дюгем, было чем угодно, но только не открытием оснований материальной реальности. Сегодня Дюгем наверное бы посмеялся, комментируя 120-страничный буклет, переполненный названиями и характеристиками „фундаментальных частиц“[23].
Настойчиво критикуя механицистскую парадигму в науке, сам Дюгем склонялся к той форме физики, которая имеет вид своеобразной общей термодинамики. Кульминацией его усилий как физика теоретика был двухтомный труд „Трактат по энергетике или общая термодинамика“[24] (1911), где вся классическая механика строилась без единого упоминания об атомах или молекулах. Значило ли это, что он принимал метафизику энергетизма, в духе В.Оствальда[25]? — Отнюдь нет. Дюгемовский „энергетизм“ был так сказать чисто техническим термином его физики, не претендующим ни на какое онтологическое значение. Физика, по Дюгему, не должна опираться ни на какие модели или, если уж и использовать их, то никак не онтологизировать. Физик исходит из некоторого множества эмпирических законов, охватить которые общей физической теорией является его задачей. Эта теория должна строиться как некая математическая дедукция: от аксиом к теоремам. Однако, аксиомы этой теории, — в случае физики, обычно, они называются гипотезами, — не имеют, вообще говоря, никакого онтологического смысла, по Дюгему. Физик может произвольно выбирать их, стремясь дать как можно более экономное логическое выведение формул, соответствующих исходным эмпирическим законам. Дюгемовская „энергетика“ в этом смысле, не имеет ничего общего с онтологизацией понятия энергии в „энергетизме Оствальда“. Дюгем оставляет физика, так сказать, „математически свободным“: он позволяет ему выдвигать в качестве гипотез любые математические фикции, лишь бы логические следствия их соответствовали (в пределах точности эксперимента) эмпирическим закономерностям. Именно на этом пути Дюгем активно развивал метод термодинамических потенциалов[26] и стал одним из создателей современной физической химии.
Конечно, такой тонкий и многосторонний учёный как Дюгем, искушённый не только в знании логико-теоретических связей физического знания, но и в истории этой науки, прекрасно понимал, что выбор гипотез для физика — дело совсем не случайное, и что здесь и есть, как раз, место игры и влияний самых разных „социокультурных факторов“ (как говорим мы это сегодня). И об этом мы будем говорить ниже. Сейчас нам нужно понять и оценить всю значимость и, хочется сказать, логическое изящество дюгемовской точки зрения. Он знает об „экстерналистских“ влияниях на выбор гипотез, но он настаивает, что все эти влияния, предпосылки, предпочтения никак не входят в корпус физической науки. Не должны входить!
