прояснил. — Послушай меня, я должен знать, что ты затеваешь. Если ты имеешь дело с врагами императора, скажи мне об этом, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от последствий. Я не дурак, Флавия. Если есть хоть какой-то способ скрыть твою причастность к заговору от агентов Нарцисса, я сделаю это. И сохраню твою тайну. Это лучше, чем постоянная угроза разоблачения. Но ты должна поклясться мне, что оборвешь все связи с изменниками и никогда больше не будешь иметь с ними дела. Расскажи мне обо всем, только говори чистую правду, и все будет забыто и похоронено.
Он испытующе воззрился на нее, ожидая реакции на свои слова. Флавия взяла его руку и поднесла к своей груди.
— Муж мой, я жизнью своей клянусь, что не связана с «освободителями». Довольно ли тебе этого? Я клянусь.
Веспасиан отчаянно хотел верить ей и готов был принять ее клятву, хотя где-то в глубине души его все еще шевелилось тревожное, гложущее сомнение.
— Очень хорошо. Я поверю тебе. И сделаю это с большим облегчением. Но, Флавия, если ты будешь держать меня за дурака и если я это когда-нибудь обнаружу…
Он не закончил фразу. Ему не хотелось ей угрожать, да в том и не было надобности. Флавия и без того сознавала, каковы могут быть последствия такого изобличения. На миг она встретила его испытующий взгляд, а потом понимающе кивнула.
— Значит, мы поняли друг друга? — Веспасиан крепко сжал ее руку в знак того, что чувства его, как бы там ни было, сильны по-прежнему. — Так вот, я устал, очень устал. Надеюсь, в твоей кровати найдется местечко для очень усталого человека?
— Ну разумеется, муж мой.
— Хорошо. Не могу выразить, как мне все это время недоставало тебя, твоей нежности, твоей ласки.
— Я знаю, — прошептала Флавия.
Веспасиан стащил через голову тунику и наклонился, чтобы развязать шнурки сапог. Пока он раздевался, Флавия слегка прикасалась кончиками пальцев к его спине, зная, как ему нравится это. Но сегодня, похоже, страстных объятий не стоило ожидать — слишком много неверия пролегло между ними. Веспасиан забрался под простыню и нежно поцеловал жену в лоб. Она подождала, не последует ли за поцелуем что-нибудь еще, но глаза мужа закрылись и очень скоро ровное, размеренное дыхание возвестило об охватившем его глубоком сне.
Некоторое время она смотрела на мужа, потом повернулась и, повторив изгиб его тела, прижалась к нему спиной так, что нежная кожа ее ягодиц потерлась о жесткие волосы его паха. Но успокоения это не принесло. Он спал, а она долго лежала без сна, терзаемая тревогой.
Ей было стыдно, ей пришлось обмануть его, однако она уже дала другую, более страшную клятву. Поклялась жизнью сына. «Освободители» требовали соблюдения строжайшей тайны и грозили каждому, кто нарушит ее, самыми страшными карами. Флавия была связана с ними почти два года, и все это время ее каждодневно терзал страх разоблачения, сделавшийся в конце концов просто невыносимым. Она, правда, уже не имела с этими людьми дела, и довольно давно, так что в этом смысле была честна с мужем, однако успела узнать о них достаточно много. Ей, например, было известно, что поставку оружия бриттам заговорщики наладили еще в ту пору, когда планы завоевания острова вынашивал предыдущий римский властитель, безумный Калигула. Их тактика постепенной дискредитации власти включала в себя противодействие любой военной кампании, направленной на повышение императорского престижа. Ибо предполагалось, что с каждым поражением римской армии, масштабы которого вдобавок надлежало всячески раздувать, авторитет правящего монарха будет падать все ниже и ниже. Предполагалось также, что в конце концов чернь взбунтуется и обратится к сенату с призывом взять в свои руки всю полноту власти. В этом и заключалась конечная цель «освободителей».
Флавия, поначалу с воодушевлением примкнувшая к движению, со временем стала понимать, что до достижения этой цели еще очень и очень далеко. Почти все те, о ком она достоверно знала, что они участвуют в заговоре, были мертвы, и, поскольку ей вовсе не хотелось разделить их участь, она направила в Рим, на фальшивый адрес, проживающий по которому человек передавал все послания агенту на Авентине, зашифрованное письмо, в котором сообщала о прекращении своего сотрудничества с радикально настроенным кланом. Понимая при этом, что «освободители», скорее всего, не обрадуются ее решению и что ей надо держаться настороже.
Но чего Флавия никак не ждала, так это разоблачения со стороны мужа. Причем Веспасиан не сам проник в ее тайну, она была известна и кому-то еще. Но кому? Если главный секретарь императора в курсе, почему она еще не мертва? Не потому ли, что он ведет какую-то более тонкую игру, используя ее как приманку, чтобы выйти на остальных заговорщиков?
ГЛАВА 41
В то время как за рекой торжественно чествовали прибывшего в Британию императора, Катон совершал обход вверенного ему (и половине шестой центурии) укрепления. В пятистах шагах вдоль по кряжу располагался еще один форт с другой половиной центурии под началом Макрона. Цепь таких укреплений образовывала периметр вокруг лагеря основных римских сил. Отсюда, с возвышенности, местность к северу от Тамесиса просматривалась как на ладони, так что в дневное время у бриттов не было ни малейших шансов приблизиться к римлянам незамеченными, а при появлении крупных вражеских сил маленькие гарнизоны фортов имели достаточно времени, чтобы совершить ретираду к своим.
Однако с наступлением темноты положение существенно изменялось, и часовым приходилось напрягать зрение и слух, ибо ночь делала подозрительными каждый донесшийся из-за вала звук и каждую метнувшуюся внизу тень. С прибытием императора часовые стали дергаться еще больше, и Катон распорядился производить смену ночных караулов каждый час по сигналу лагерных труб. Все лучше, чем доводить людей до нервного изнеможения, а то, чего доброго, со всех сторон посыпятся ложные донесения об опасности, существующей лишь в утомленном воображении караульных.
Поднявшись по грубым деревянным ступенькам на настил для часовых, Катон зашагал вдоль частокола, проверяя, насколько бдительно несут службу люди и не забыл ли кто пароль или отзыв. Проверяющий и проверяемый вполголоса обменивались условными фразами, после чего следовал краткий доклад, не содержавший ничего настораживающего. Наконец Катон поднялся на бревенчатую, обшитую с лицевой стороны толстыми досками сторожевую вышку, смотровая платформа которой находилась в тридцати шести локтях от земли, пролез в отверстие и поприветствовал наблюдавшего за северной равниной легионера.
— Все спокойно?
— Не о чем докладывать, оптион.
Катон кивнул и, привалившись к толстому столбу в центре платформы, устремил взгляд на главный лагерь, являвший собой россыпь ярких огней. Дальше, за этим морем света, двойная линия светящихся точек обозначала переброшенный через серебристо-серую ленту Тамесиса мост, освещаемый факелами. На дальнем берегу светились огни другого лагеря, того, где сейчас пребывали император, его гвардия и его свита. Кстати, Лавиния тоже там где-то… наверное, уже спит. При мысли о ней сердце юноши взволнованно ворохнулось.
— Бьюсь об заклад, эти бездельники вовсю там пируют.
— Пожалуй, что так, — ответил Катон, вполне разделяя предположение часового, что с ночной стражей в императорском лагере только-только разгорелось веселье. И тут мысль о том, что Лавиния, возможно, и не спит, а в какой-то паре миль от него веселится на пышном празднестве со своей госпожой, вдруг наполнила его мучительной ревностью. Пока он по долгу службы торчит здесь, на смотровой башне маленького, погруженного во мрак форта, его возлюбленную, возможно, обхаживают другие мужчины. Она красива и вполне может привлечь внимание молодых знатных хлыщей!
Усилием воли Катон заставил себя выбросить все эти подозрения из головы и сосредоточиться на
