проведешь, и кивнул. Макрон устало улыбнулся:
— Я тоже.
После этого взаимного признания последовало неловкое молчание, и Катон поспешил нарушить его:
— Как по-твоему, есть надежда, что подмога не запоздает?
— Есть. Ежели, разумеется, мы продержимся до нее.
— А мы продержимся?
— Нет, — ответил Макрон, понижая голос, чтобы его не могли слышать солдаты. — Когда они возьмут штурмом стены, а они их возьмут, тут нечего говорить, мы отступим на базу и будем там отбиваться. Ну а уж если они прорвутся туда, тогда… все будет кончено. Одна надежда, что до того я все же успею посчитаться с этим выродком. С Тинкоммием…
Мстительные размышления Макрона были прерваны громким урчанием в его животе.
— А вот и сигнал о том, что я голоден. Но ничего страшного, я послал Сильву на склад за пайками. Скоро он должен вернуться.
— Сомневаюсь, чтобы мне сейчас что-нибудь в рот полезло.
— Должно полезть, еще как должно, — заявил Макрон, причем очень серьезно. — Нужно, чтобы люди видели, с каким спокойствием насыщаются их командиры. Если они заметят, что ты нервничаешь, многие из них лишаться остатков отваги. Так что ты съешь все, что тебе выдаст Сильва, и с удовольствием. Дошло?
— А вдруг меня вывернет? — спросил Катон, со стыдом и ужасом представив себе, как он, весь зеленый, блюет перед строем своих солдат.
Глаза Макрона сузились.
— Попробуй только стравить при бойцах, и я вышвырну тебя за вал. Это не шутка.
Катон не сразу поверил в искренность сказанного, но по холодной суровости глаз приятеля понял: все будет именно так. Прежде чем он нашелся с ответом, жалобный скрип тяжело нагруженных тележных осей возвестил о прибытии Сильвы с привезенной со склада едой. В фуру была впряжена пара приземистых крепких мулов, и интендант направил их прямиком к дожидавшимся у ворот легионерам. Увидев у заднего борта повозки кувшины с вином и свиные окорока, Макрон облизнулся.
— Давай, — подтолкнул он Катона. — Пойдем подкрепимся.
Оба центуриона примкнули к толпе собравшихся вокруг повозки солдат, а Сильва тем временем уже проталкивался к кувшинам с вином.
— Эй, полегче, ребята. Не напирайте, тут на всех хватит.
— А как насчет моих парней? — спросил Катон.
— Атребатов? — скривился Сильва. — Пусть приходят потом, когда наши закончат.
— Они получат, что им положено, прямо сейчас. Выдели наряд, чтобы тот тут же о них позаботился.
На лице Сильвы промелькнуло выражение неудовольствия, но потом он неохотно кивнул:
— Да, командир.
Пока Сильва выполнял приказание, Макрон перегнулся через бортик повозки и двумя взмахами поясного ножа отхватил два куска копченой свинины. Один он бросил Катону, и молодой центурион еле сумел его поймать. Макрон рассмеялся, зубами оторвал от своей доли полосу мяса и начал жадно жевать.
— Давай, центурион Катон! — пробурчал он вполголоса. — Набивай свой живот. Может быть, это последняя трапеза в твоей жизни.
Желудок юноши, и без того судорожно сжимавшийся от одного вида холодного мяса, возмутился так, что желчь подступила к горлу его чересчур чувствительного владельца. Катон скривился, но Макрон кинул на него предостерегающий взгляд, и молодой центурион сделал вид, что наслаждается запахом брошенного ему угощения.
Где-то за валом прозвучал медный голос трубы, тут же подхваченный завываниями рогов. Макрон швырнул свой шмат мяса в повозку и выплюнул на землю все, что было во рту.
— По местам! — взревел он. — Они начинают!
ГЛАВА 31
— Командир! — крикнул со сторожевой башни Фигул, увидев взбегающего на вал Макрона. — Неприятель пришел в движение.
Поднявшись к частоколу, Катон надел шлем и застегнул ремень. Макрон, щурясь, искал взглядом врагов в распадающемся на отдельные клочья тумане.
— Фигул! Что они там затевают, а?
— Похоже, лобовую атаку, командир. Прямиком на ворота.
По приближении дуротригов Катон протер усталые глаза. Варвары двигались, укрывшись за приминавшими траву огромными плетеными щитами. Оглядевшись, центурион не обнаружил вокруг остального периметра Каллевы ничего подозрительного.
— Прислать Волков к воротам на подкрепление?
Макрон вслед за Катоном обозрел пространства за валом и почесал подбородок, — грязные ногти произвели легкий скрежещущий звук, — после чего покачал головой.
— Наша линия все равно слишком редка, что так, что этак. Нет уж, я с моими парнями разберусь здесь сам, а твои пусть стоят где стоят. Ступай к своему штандарту.
— Позволь хоть мне-то остаться с тобой?
— Нет.
Катон хотел было возразить, но кивнул. Макрон мыслил здраво. Один лишний римлянин у ворот все равно не изменит соотношения сил, а ему, как ни крути, куда правильней все-таки находиться с атребатами, чтобы поддерживать их, когда дуротриги решат выкинуть что-то еще в дополнение к предпринимаемому ими маневру. Другое дело, что лично он сейчас, пожалуй, ничего более так не желал бы, как вступить в бой и бить врагов, а может быть, даже и умереть плечом к плечу с ребятами из Второго.
Катон улыбнулся, вдруг осознав, что легион стал для него настоящей семьей или, по крайней мере, чем-то гораздо более дорогим, чем все прочее в мире, и мысль об отъединении от сотоварищей перед неумолимо близящимся концом казалась ему теперь просто невыносимой. Однако его звал воинский долг, он видел устремленные на него взгляды бойцов когорты Волков, часть из которых группировалась вокруг Мандракса и сбереженного им боевого штандарта.
— До встречи, Макрон, — пробормотал юноша.
Макрон кивнул, не отрывая взгляда от приближающихся дуротригов, и Катон зашагал по караульной дорожке к своим людям. Голова у него болела, к мучительной пульсации в ней добавлялась тошнота, в глотке першило, и он неустанно корил себя за то, что, спеша наверх, на валы, не удосужился прихватить из фуры Сильвы хотя бы фляжку с водой. Язык казался высохшим и распухшим, и это ощущение усугубляло рвотные спазмы. Катон закусил губу и велел себе думать о чем-нибудь другом. О чем угодно. Вот, например…
— Макрон! — прозвучал громкий оклик, и молодой римлянин остановился, чтобы обернуться к воротам.
Дуротриги замерли у незримой черты, недосягаемой для метательных копий, в центре их строя образовался проем, и вперед осторожно вышел Тинкоммий. Он поднес ладони ко рту и вновь окликнул Макрона.
— Чего ты хочешь? — выкрикнул в ответ центурион. — Пришел сдаваться?
В тоне Макрона слышалась такая смешанная с презрением издевка, что Катон улыбнулся. Тинкоммий, явно опешив, опустил голову, и даже на порядочном удалении было видно, что он раздосадован и смущен.
Через миг принц атребатов снова поднял глаза и прокричал по-латыни:
