головы двоих офицеров. А по замусоренной площадке уже неслась орущая масса парфян, прямо на загородившие дверной проем щиты. Кастор напрягся, и нижняя часть его щита накренилась под тупым ударом. Тогда он врылся в земляной пол своими шипованными калигами[5] и мощно ответил встречным ударом, налегая на выпуклость в центре щита. Судя по тому как за щитом кто-то охнул, удар шишаком пришелся в точку. Над плечом мелькнуло острие и древко одного из копий, а с той стороны у входа кто-то страдальчески взвизгнул. Копье мгновенно втянулось обратно, окропив Кастору лицо и глаза теплыми каплями, которые он сморгнул, одновременно нанося из-за щита колющий удар. Рядом теснил вражью силу центурион Септимус, наддавая щитом и разя мечом любую плоть, неосмотрительно мелькнувшую между кромкой щита и дверной рамой.
Позиция этой их маленькой фаланги — впереди двое офицеров с мечами, сзади четверка солдат с копьями наготове — получалась такой выверенной, что врагу протиснуться никак не удавалось. С минуту Кастор испытывал вполне обоснованное торжество: удача впервые за сегодня клонилась на их сторону.
Мелькание внизу он различил слишком поздно, не заметил вовремя, как кто-то из парфян, пригнувшись к самому полу, подлез клинком под нижний край Касторова щита и подсек. Лезвие рубануло по лодыжке, разъяв понож, а за ним кожу и мышцу с костью. Ногу словно ожгло раскаленным прутом; от боли Кастор тяжело, с яростным криком шатнулся.
Септимус, краем глаза заметив, что командир просел на одну ногу, скомандовал:
— Следующий, в строй!
Ближний солдат, следя, чтобы ноги были прикрыты, вжался рядом с центурионом, в то время как его товарищи участили выпады с копьями, отгоняя врагов от входа. Внезапно из тьмы раздались встревоженные вскрики, которым вторил глухой тряский стук: это с башни на парфян валились каменные глыбы. На глазах у Кастора обтесанный для строительства камень размозжил одному вражьему отродью голову, а другого буквально вмял в землю. Камни и балки валились и сыпались на нападающих, давя насмерть и калеча тех, кто не успел отойти от башни на безопасное расстояние.
— Ай, красота, — рыкнул в умилении Септимус при виде отрадной картины. — Ну что, ублюдки? Не нравится получать подарки без надежды дать сдачу?
С отражением натиска камнепад прекратился, а тяжелая возня наверху сменилась посвистом и злорадным улюлюканьем солдат, на которое раненые, но недобитые враги отзывались лишь жалобными стонами. Септимус, осмотрительно выглянув наружу, жестом велел одному из пехотинцев занять свое место, а сам, прислонив к стене щит, на коленях подобрался к Кастору осмотреть рану. Ее он, напрягая глаза, оглядывал под тусклым светом звездного неба, сочащегося в проем входа. Руки центуриона нежно выявляли характер раны, нащупывая в изувеченной плоти острые обломки кости. Кастор стиснутыми зубами втягивал воздух, борясь с желанием истошно завопить.
— Не берусь пророчить, — поглядел на него Септимус, — но, похоже, вы свое отвоевали.
— Легко гадать, когда и так видать, — процедил Кастор.
Септимус сдержанно улыбнулся:
— Надо остановить кровотечение. Где бы взять какую-нибудь тряпку?
Кастор невозмутимо отодрал и подал длинный лоскут от подбоя своего плаща. Один конец лоскута центурион завел за голень и, испытующе глядя на начальника, сказал:
— Сейчас будет больно. Готовы?
— Да давай уже…
Септимус обернул ткань вокруг ноги, перевязал рану и как следует, узлом, затянул над лодыжкой. Боль была несусветная; Кастор такую испытывал, пожалуй, впервые. Несмотря на ночной холод, к концу перевязки он был весь покрыт испариной.
— На последний бой тебе придется прислонить меня к стенке, — невесело пошутил он.
— Сделаем, — кивнул Септимус, вставая с колен.
Секунду центурионы смотрели друг на друга, оценивая смысл только что сказанного. Теперь, когда оба смирились с неизбежным, Кастор чувствовал, что бремя волнения за вверенную ему когорту как-то облегчилось. Несмотря на мучительность раны, в душе он испытывал спокойную отрешенность вкупе с решимостью биться до конца. Септимус, посмотрев в проем входа, обратил внимание, что враг по площадке разбился на группки и бдительно удерживается вне досягаемости глыб и балок, которыми солдаты столь щедро одаривали неприятеля с высоты смотровой площадки.
— Интересно, что у них на уме? — спросил он задумчиво. — Взять нас измором?
Кастор медленно покачал головой. Здесь, на востоке, он прослужил достаточно долго и повадки заклятого врага Рима знал не понаслышке.
— Нет, этого они дожидаться не станут. Для них это сродни бесчестью.
— Тогда что?
— Скоро узнаем, — расплывчато ответил Кастор.
— Нет, а все же? — отвернувшись от входа, спросил Септимус после недолгой паузы. — Что это: набег? Начало нового похода против Рима?
— А тебе не все равно?
— Ну как? Хочется знать причину, ради которой идешь на смерть.
Кастор, поджав губы, взвесил положение.
— Может, это и набег. Скажем, возведение здесь римской крепости они сочли для себя вызовом. Хотя возможно и то, что они мостят дорогу через Евфрат для своего войска. Кто знает, может, это их первый шаг к тому, чтобы прибрать к рукам Пальмиру.
Ход мысли Кастора оказался прерван окриком снаружи.
— Римляне! Внемлите! — громогласно воззвал из темноты голос на греческом. — Парфия призывает вас сложить оружие и сдаться!
— Получи пук из бедра моего! — тоном оракула издевательски ответствовал Септимус.
Пропустив колкость мимо ушей, глашатай в темноте строгим голосом продолжил:
— Мой повелитель призывает вас сдаться! Если вы сложите оружие, вас ждет пощада! Таково его слово!
— Пощада? — тихо переспросил Кастор, прежде чем вслух крикнуть: — Вы пощадите нас и дадите нам вернуться в Пальмиру?
Голос возобновился лишь после некоторой заминки.
— Вам сохранят жизнь, но возьмут в плен!
— То есть в рабство, — рыкнул Септимус и сплюнул на пол. — Нет уж, рабом я не умру. — Он обернулся к Кастору. — Что сказать на его слова?
— Скажи ему, чтобы убирался в Аид.
Септимус улыбнулся, от чего зубы его в лунном свете матово блеснули. Повернувшись к проему, он прокричал ответ:
— Если вам нужно наше оружие, то приходите и попробуйте его забрать!
— Не ново, — поддел Кастор, — но вполне к месту.
Центурионы обменялись ухмылками; нервно заулыбались солдаты.
— Будь по-вашему, — прозвучало из темноты согласие. — Но тогда это место станет вашей могилой. Вернее — погребальным костром.
Дальняя сторона площадки трепетно замерла, и вот там уже вспыхнул огонек, выхватив из разом сгустившегося мрака силуэт воина, согнувшегося над своим огнивом. Огонек уверенно разросся в костер, разгораясь все сильнее и ярче, по мере того как люди спешно зажигали от него факелы, благо вокруг в изобилии рос сухой кустарник. После этого воины стали приближаться к башне, и вот уже первая стрела, обмотанная промасленной тряпкой, оказалась запалена от факела. Секунда, и лучник послал в сторожевую башню огненный росчерк. Пропев в безмолвном ночном воздухе, запальная стрела стукнула в деревянные подмостки, брызнув фонтанчиком искр. И вот уже в строение безудержно устремились огненные стрелы, с жарким треском втыкаясь в балки и горя, горя.
— О боги! — Рука Септимуса сжалась в кулак на рукояти меча. — Они хотят нас отсюда выкурить!
Воды в башне, понятное дело, не было. Кастор хладнокровно пожал плечами:
— Ничего не поделаешь. Созывай сюда тех, кто сверху.
— Слушаю.
