никаких грабежей, подобных тому, что мы видели на пути сюда. Любыми средствами предотвращай подобные беззакония. Понятно?
— Да, господин.
— Хорошо. Тогда, центурион Катон, мы с тобой немедленно выезжаем в Гортину. Нужно посмотреть, что там осталось от властей провинции. И там нам придется задержаться, чтобы восстановить правление на Крите и управиться с этим хаосом.
Катон кивнул.
— Да, господин. А как быть с кораблем и теми, кто остался на борту?
Семпроний улыбнулся:
— Юлии там пока ничто не грозит.
— Но здесь она будет под более надежной охраной, господин.
— Конечно. Центурион Макрон позаботится и об этом.
Макрон потрепал друга по плечу.
— Доверься мне, брат.
— Можешь, кстати, позаботиться обо всех остальных матросах и пассажирах, — продолжил Семпроний. — Добавь их к составу когорты. Пусть они не солдаты, но люди надежные. Они более чем доказали, что на них можно положиться в беде.
— Я учту это.
— Моряки? — Центурион Портиллус покачал головой. — В Двенадцатой Испанской? Парни не потерпят этого, господин.
— Потерпят все, что я прикажу, — твердым тоном проговорил Макрон. — И судя по тому, что я видел, они окажутся желанной добавкой к бездельникам, валяющимся под стенами акрополя. А теперь, Портиллус, я хочу, чтобы всех солдат и офицеров созвали на построение. Пора познакомить их с новым командиром.
Как только Портиллус поспешил исполнять приказание, Семпроний пожал руку Макрона.
— Удачи тебе, центурион. Делай все возможное. Если что-то потребуется, посылай ко мне гонца в Гортину.
— Да, господин. И как долго ты намереваешься там остаться?
Подумав мгновение, Семпроний пожал плечами.
— Пока будет необходимо, наверное. Только богам известно, что мы там обнаружим и какова ситуация в остальной части провинции. Ознакомившись с ней, я пришлю тебе известие в Маталу.
Сенатор и Катон позаимствовали из кладовой префекта пару плащей, чтобы не замерзнуть во время ночной скачки в Гортину, выбрали двух лучших коней из конюшни, располагавшейся в углу между двух стен акрополя, и сели в седла. Когда обе лошади направились в сторону ворот, солдаты когорты уже строились под неодобрительным взглядом Макрона, остававшегося в тени колоннады базилики. Проезжая мимо, Катон повернулся в седле.
— До скорой встречи, Макрон.
— Береги себя, дружище. Похоже, что нас ждут сучьи времена.
Возле ворот Семпроний прищелкнул языком и перевел коня на рысь, направляясь вниз по откосу к основной улице города, обрамленной руинами. Проехав через остатки ворот, Катон бросил последний взгляд на море. Хотя он не мог видеть ту сторону бухты, где на берегу остался «Гор», сердце его пронзила острая тревога за Юлию.
Семпроний заметил выражение на лице молодого офицера и улыбнулся.
— Успокойся, Катон. Пока она находится под защитой Макрона, ей ничто не грозит.
Катон заставил себя улыбнуться в ответ.
— Знаю. Не позавидовал бы тому человеку, который дерзнет бросить ему вызов.
Они ехали по ведущей в Гортину дороге, пролегавшей по плавным холмам, где можно было видеть новые картины произведенных землетрясением разрушений. Здание за зданием, виллы, фермы, придорожные святилища были обрушены и превращены в груды кирпича, черепицы и ломаной древесины. Уцелевшие вытаскивали из руин раненых; то и дело попадались рядки обряженных в саваны тел, приготовленных к погребению или кремации. Живые взирали на проезжавших мимо всадников с откровенным ужасом и немым изумлением, и Катон, ощущая себя виноватым, следовал за Семпронием, пытаясь не обращать внимания на страдание, своей тяжестью придавившее землю вдоль всей дороги до Гортины.
Когда начали сгущаться сумерки, Семпроний велел остановиться и дать коням отдых на окраине небольшой деревеньки. Здесь не уцелело ни одного дома, и на пороге ночи живые в зловещем молчании жались друг к другу под теми остатками крова, которые еще можно было найти. Не слышно было ни горестных стенаний, ни стонов раненых. Только от близлежащих руин небольшой фермы доносились тихие всхлипывания. Привязав своего коня к стволу дерева, Катон направился на звуки плача.
— Катон, — негромко остерег его Семпроний, — не заходи далеко.
Центурион кивнул и осторожно направился дальше. В сумраке еще была видна поваленная стена и разлетевшиеся по земле возле нее черепицы. Звук сделался более громким. Пригнувшись к каменным блокам, прежде образовывавшим стену, молодой человек заметил движение под одной из лежавших неподалеку больших черепиц. Он пригнулся и аккуратно снял черепицу. Тонкий голосок вскрикнул, и Катон увидел верхнюю часть тельца маленького, двухлетнего на первый взгляд, ребенка, лежавшего на спине. Малыш был без одежды, пухлое бледное тельце покрывала грязь и запекшаяся кровь. Черепица ударила его по голове, содрав часть кожи вместе с волосами, и черная липкая масса запекшейся крови закрывала часть головы. Глаза ребенка были открыты, круглые синие глаза внимательно смотрели на Катона, и он не переставая скулил.
— Все в порядке, — негромко проговорил Катон. — Тихо ты, все в порядке.
Он убрал мелкие камушки с открытой части тела ребенка и принялся за крупный камень, прикрывавший его от груди до пят. Взявшись за края камня, он поднял его и заметил, что имеет дело с мальчиком. Как только давление на тазе и ногах исчезло, малыш отчаянно закричал пронзительным, полным муки голосом. Отбросив камень, Катон взял мальчика за руку.
— Ну вот, тебе теперь уже легче. Тихо. Молчи. — Катон перевел взгляд на ноги ребенка, и на него сразу же накатила волна дурноты. Камень раздавил детское тело, перебив кости. Тонкие обломки перебитых берцовых костей пронзали кожу.
Мальчонка еще раз вскрикнул и вдруг затрясся всем телом. Торопливо расстегнув застежку плаща, Катон прикрыл им ребенка, подложив один конец под его голову вместо подушки. Все это время крохотная ладошка мальчика с удивительной силой сжимала пальцы Катона; наконец, ребенок притих, глядя на Катона, содрогаясь всем телом и судорожно дыша. Совсем рядом хрустнул гравий под ногами, и, подняв взгляд, Катон увидел Семпрония, подошедшего, чтобы увидеть причину криков.
— И что это у нас тут?
— Мальчик. — Катон отодвинулся в сторону, чтобы сенатор смог увидеть ребенка. — Обрушившаяся стена придавила его.
— В каком он состоянии?
Катон проглотил скопившуюся во рту горечь, и горло его перехватило. Прокашлявшись, он смог ответить:
— Ноги его перебиты.
— Вижу… жить будет?
Какое-то мгновение Катон молчал. Ему хотелось сказать, что мальчик будет жить, что его можно спасти. Но это было ложью. Даже если он выжил бы каким-то чудом, то до конца своих дней остался бы калекой. Никто до сих пор не пришел, чтобы спасти его; Катон поглядел на развалины дома за упавшей стеной, под которыми, вне всякого сомнения, были погребены все члены его семьи. Он посмотрел на ребенка, заставил себя улыбнуться ему, и только потом негромко ответил сенатору:
— Сомневаюсь, что он переживет эту ночь, если мы оставим его здесь, господин. Чудом следует назвать уже то, что он еще жив. Он может остаться в живых, если мы сумеем найти того, кто позаботится о нем. Хирург Двенадцатой Испанской мог бы спасти ему жизнь, но, увы, ценой ног.
