Ее слова обрушились на меня, как лавина. Мы с Лидией невероятно сблизились, пока она помогала мне восстановиться после болезни и устроить сад. Хотя меня и беспокоило чрезмерное усердие дочери в духовных упражнениях, я в чем-то ее даже понимала. Но в тот миг старые страхи набросились на меня с новой силой. Я теряю Лидию. Лидия теряет себя.
Филипп казался невозмутимым. Джона смотрел на хозяйку, не моргая. Катарина внезапно заинтересовалась вчерашней газетой.
Моя бритая набожная дочь собиралась в монастырь уже в третий раз. Это могло означать только одно.
– Ты решила стать монахиней?
– Я пока не знаю, – ответила Лидия. – Хочу просто попробовать, каково это. На время.
Я уточнила, что значит «на время». На пару недель? Месяцев? На всю жизнь?
И опять «не знаю». Ненавижу эти слова.
– А ты не можешь подождать до окончания университета? – спросила я.
– Это я могу сделать в любое время, – беззаботно отозвалась Лидия.
А я-то думала, что мы счастливо миновали бунтарский период. Если кого и винить в случившемся, то только одного человека. Монаха. Почему дочь по-прежнему все от меня скрывает?
Пытаясь совладать с эмоциями, я постаралась трезво оценить ее поведение. Забота об инвалидах и вегетарианство – это разумно и всесторонне приветствуется. Но брить голову и становиться монахиней – уже за гранью нормальности. Она что, хочет стать святой поколения Y?
Когда-то я интересовалась святыми. Обычно они происходили из семей со средним достатком. Будда вообще был принцем, Франциск Ассизский и его подружка святая Клара тоже в детстве не жаловались на бедность. Но при этом отказались от богатства своих родителей ради веры.
Отец и мать святой Клары были вне себя от горя, когда дочь сообщила им о своем решении. Их скорбь запечатлена на фресках церкви Святой Клары в Ассизи. Хотя выражения лиц на фреске не слишком информативны (за исключением сердитой монахини, которая недобро поглядывает на мать Клары), название объясняет ситуацию: «Клара цепляется за алтарь, чтобы семья не могла забрать ее домой».
Чувствую, если мы попробуем встать на пути у Лидии, получится то же самое…
Глядя на дочь, я попробовала отыскать в случившемся положительные стороны. Утешение номер один: гражданская война на Шри-Ланке закончилась. То есть теперь она будет не в такой смертельной опасности. Удивительно, но в двадцать пять лет Лидию уже можно было назвать опытной путешественницей, которая умела справляться с неприятностями. Если вспомнить телефонные разговоры, проблем с сингалийским у нее тоже нет. Учитель и монахини встретят ее в аэропорту и сразу отвезут монастырь, который она хорошо знает.
Если эта упрямая девушка действительно хочет провести остаток жизни на далеком острове, отрешившись от мира, я не могу ей помешать.
Внезапно накатила чудовищная усталость. По правде говоря, у меня больше не было сил спорить. Нет смысла бороться с характером нашей дочери – да и нашего кота, если уж на то пошло. Все, что я могла сделать – жить своей жизнью. И разрешить им жить своей.
К тому же Лидия была рядом эти два года и во всем меня поддерживала. Пришла пора отступить и признать, что у нее есть право самой определять свою судьбу.
– Ну… – сказала я, чувствуя, что все затаились в ожидании взрыва. – Если хочешь стать монахиней, значит, у тебя есть на то причины. Не скажу, что я в восторге от этой идеи, но я полностью на твоей стороне.
Удивительно, но я ничуть не кривила душой.
35
Завершающий штрих
Всю следующую неделю я с любопытством наблюдала за сборами Лидии. Раньше меня пугало все, связанное со Шри-Ланкой. Теперь я хотела лучше понять мир, частью которого собиралась стать моя дочь, и даже пыталась представить, каково будет посетить ее монастырь. Скорее всего, поездка выйдет не из легких…
Здесь, дома, мне предстояли куда более прозаические испытания. Пока Лидия готовилась к отъезду, я стремительно приближалась к последней стадии реконструкции груди: татуированию соска. Будучи главным оценщиком искусственных сосков, Филипп авторитетно заявлял, что ему нравится то, что есть. Но меня смущал неестественный цвет «бледнолицего брата». И раз уж я зашла так далеко, нет смысла отступать.
Правда, татуировки – это
Когда Джона наконец напрыгался и развалился на ковре, подставив солнцу блестящие бока, его подхватила на руки Катарина.
– Ах, Джона! – воскликнула она, зарываясь носом в мех. – Ты – лучшее средство от стресса!
Колокольчик материнской тревоги подал голос.
– Что тебя беспокоит? – спросила я.
– Презентация для экзаменов. По поводу иммиграции, – ответила дочка, поглаживая Джону по носу – кот это обожал.
Катарина серьезно интересовалась проблемами беженцев. По выходным она преподавала английский детишкам из Судана. Порой я замечала знакомый обвинительный блеск в ее взгляде. Лидия осуждала нас за то, что мы мало делаем для немощных, а Катарину разочаровывало недостаточное внимание родителей к беженцам. И мне было слегка не по себе от мысли, что в нашем доме с легкостью разместились бы несколько суданских семей.
В последнее время я сильно переживала за младшую дочь. Она побледнела и похудела, под глазами появились круги. Пластырь на локте становился больше с каждым днем – он прикрывал либо грибковую инфекцию, либо раздражение. В любом случае, эта болячка явно намекала на стресс. Как-то утром я спросила Катарину, во сколько она вчера закончила делать уроки. Дочь ответила, что в полдвенадцатого, но я знала, что она оторвалась от учебников далеко за полночь. Катарина пообещала, что сегодня постарается лечь пораньше.
Сажая кота на когтеточку, она заметила, какие у него сухие лапки. Джона бросил на меня жалобный взгляд, когда я принялась осматриваться его передние конечности. Действительно, подушечки были жесткими, словно наждачная бумага. Беженцам я помочь не могу, а вот с этой проблемой, пожалуй, разберусь. Джона с любопытством смотрел, как я втираю крем для рук ему в лапы. А потом быстренько его слизал.
К тому времени Лидия уже давно проснулась. Заглянув на кухню, она предложила подбросить
Катарину до школы, а меня – до тату-салона. Мы не стали отказываться.
Тату-салон представлял собой неопрятный коттедж с невнятной вывеской на заборе. К нему вела окаймленная кустами дорожка из кирпича. Лидия подождала, пока я скроюсь из виду, и поехала по делам. Дверь мне открыла светловолосая женщина. Я сразу обратила внимание на ее лицо. Ни родинок, ни шрамов, ни морщинок – оно было технически совершенным. Как будто кто-то нарисовал ее черты на чистом холсте. Лишенная многочисленных недостатков, которые делают лицо настоящим, эта женщина казалась звездой дневного сериала.
Она попросила меня снять майку и лечь на массажный стол.
– Больно не будет, только пожужжит немного, – заверила хозяйка салона, накрывая мою грудь пластиковым листом.
Я старалась не смотреть на прибор для нанесения татуировки – слишком уж он напоминал бормашину с коричневым цилиндром.
– Это емкость для краски. – Женщина заметила мой настороженный взгляд. – Если задену нервные окончания, чуть-чуть дернет. Но на этот случай есть обезболивающий крем.
