Миели хмурится.
— Хорошо. Когда вернемся, я посмотрю, что можно сделать. А теперь давай выбираться отсюда. Я уверена, что мы не оставили никаких следов за пределами гевулота, но на наставников эти правила не распространяются. Я не хочу после всего этого драться еще и с
— Мы полетим?
Миели цепко хватает меня за плечо и подтаскивает к краю крыши. Улица метрах в ста под нами.
— Можешь попробовать, если хочешь, — говорит она. — Но в твоем теле
Ночью в отеле я делаю себе новое лицо.
Мы возвращались кружным путем, под полностью закрытым гевулотом, охватывающим еще и часть городских достопримечательностей — настоящая паранойя, как будто под гевулотом нас невозможно узнать, но Миели настаивает на этом. Кроме того, она сооружает нечто вроде защитного заграждения — из ее пальцев вылетают маленькие светящиеся точки, которые проверяют все окна и двери.
— Не прикасайся к ним, — предупреждает она, хотя в этом нет никакой необходимости.
А потом она творит настоящее волшебство — за это мне хочется ее расцеловать. И я бы так и сделал, если бы в голове не мелькали отрывочные воспоминания о том, как она вырвала руку из тела девчонки и с ее помощью забила насмерть трех противников. Так или иначе, Миели на мгновение прикрывает глаза, и в моей голове раздается
Миели заявляет, что ее системы нуждаются в подзарядке, что ей необходимо устранить кое-какие повреждения, и потому рано уходит спать. «Перхонен» молчит, без сомнения играя в прятки с орбитальными часовыми или вламываясь в их системы, чтобы внедрить убедительные оправдания тому, что ее на какое-то время потеряли из вида. И я остаюсь в полном одиночестве, чего не случалось с самого побега из Тюрьмы.
Мне это нравится; некоторое время я просто сижу на балконе, любуюсь видом ночного города и на этот раз потягиваю односолодовое виски. Этот напиток всегда способствовал самоанализу — пауза после глотка, долгое послевкусие, дающее возможность насладиться оставшимся на языке ароматом.
Я мысленно один за другим раскладываю полученные инструменты.
Гевулот несовершенен. В нем попадаются петли — фрагменты, где узел, содержащий воспоминание, событие или личность, имеет более одного источника. Это означает, что в некоторых случаях, раскрывая гевулот на каком-то невинном воспоминании о вкусе или интимном моменте, можно обнажить целые пласты экзопамяти индивидуума. У гогол-пиратов оказалась особая программа, которая копирует древовидную систему гевулота, определяет ключевые узлы в процессе разговора.
Есть еще одна программа, позволяющая вторгаться в квантовую связь между Часами и экзопамятью. В этом случае требуется огромная мощность и квантовая электроника: на эту тему надо поговорить с «Перхонен». И безупречный имитатор гевулота, которым я и намерен немедленно воспользоваться. Кроме того, обнаружился целый набор общедоступных/персональных ключей и пустые пласты экзопамяти, из которых можно выбрать. Мне не хочется думать о том, как они были получены, но, по крайней мере, грязную работу за нас сделали другие. Некоторые пласты фрагментарны из-за внезапного прерывания загрузки, однако и того, что есть, пока достаточно.
Подготовка к превращению в другое существо вызывает во мне трепет предвкушения, наслаждение собственной властью. Вероятно, в моей жизни уже были моменты, когда я из одной личности перевоплощался в другую: постгуманоида, зоку, обыкновенного человека или представителя Соборности. И одно это уже вызывает у меня страстное желание снова быть королем воров.
Я открываю Часы и еще раз смотрю на снимок.
Ее улыбка не дает ответа, и я защелкиваю крышечку, допиваю виски и начинаю разглядывать себя в зеркале в ванной комнате.
Мой вид — глаза под тяжелыми веками, проблеск седины в волосах — снова наводит меня на мысль о нанимателе Миели. Должно быть, она знала меня очень давно. Но, кем бы она ни была, Тюрьма лишила меня этой части воспоминаний. Несколько мгновений я с удовольствием разглядываю свое отражение. Я не страдаю нарциссизмом, но люблю зеркала за их способность передавать внутреннюю сущность через внешние черты. В конце концов я решаюсь испытать свое тело.
— Тебе все это нравится, верно? — раздается голос.
Я отрываюсь от зеркала и оглядываю комнату, но поблизости никого нет. А голос кажется невероятно знакомым.
— Я здесь, — говорит мое отражение.
Это молодой человек со снимка, привлекательный, темноволосый, улыбающийся. Он слегка наклоняет голову, осматривая меня сквозь стекло. Я поднимаю руку и дотрагиваюсь до него, но изображение не двигается. Как и при встрече с мальчишкой на агоре, меня охватывает ощущение нереальности происходящего.
— Ты думаешь о ней, — замечает он. — А это означает, что ты снова намерен с ней поговорить. — Он печально вздыхает. — Тебе надо кое-что узнать.
— Да! — кричу я ему. — Где мои воспоминания? К чему все эти игры? Что означают те символы…
Он игнорирует мои вопросы.
— Мы действительно думали, что она та самая. Что в ней наше спасение. И некоторое время так оно и было. — Он касается стекла с противоположной стороны, повторяя мой недавний жест. — Знаешь, я немного завидую тебе. Тебе предстоит попытаться снова. Но запомни, что в прошлый раз мы очень плохо с ней обошлись. Мы не заслуживаем второго шанса. Постарайся не разбить ей сердце, а если все же разобьешь, убедись, что есть кто-то, кто мог бы собрать осколки.
Потом усмешка возвращается на его лицо.
— Я уверен, ты теперь меня ненавидишь — слегка. Но это дело и не должно было быть легким. Я затруднил поиски не из-за тебя, а ради себя самого. Как алкоголик, который запирает выпивку в подвале и выбрасывает ключ. Но ты здесь, значит, я плохо старался. Мы оба здесь. Передавай ей привет.
Он вынимает Часы, те самые, которые держу я, и смотрит на них.
— Что ж, мне пора. Развлекайся. И не забудь, ей нравится летать на воздушном шаре.
Он исчезает, и в зеркале появляется мое собственное новое отражение.
Я сажусь на стул и начинаю превращаться в нового человека для первого свидания.
Глава девятая
Сыщик и письмо
Позже тем же вечером Исидор принимает присланное в коротком разделенном воспоминании приглашение и направляется в Черепаший парк. По узкой песчаной тропинке Исидор проходит через заросли сосен и вязов и за деревьями обнаруживает замок.
Это самое большое отреставрированное здание эпохи Королевства, которое он видел, за исключением Олимпийского дворца. Просто поразительно, что оно скрыто от посторонних взглядов пеленой гевулота. Последние лучи заходящего солнца скользят по двум башням, которые наклонены вправо и влево наподобие восточных кинжалов. Длинная голубоватая тень замка накрыла огромный цветник, разбитый с геометрической точностью. Растения образуют разноцветные треугольники и многоугольники, словно