неудобно, человек поет про свое наболевшее… Послушай, песня какая классная… А ты стоишь и чего-то хочешь от меня.
— Саша… — Повинуясь непонятному импульсу (я действительно не думала об этом уже полтора года, у меня не было причин на это), я спросила: — У тебя другая?
— А у тебя? — Александр Виноградов взглянул на меня серьезно и строго.
— Господи… У меня — нет. А у тебя?
— А у меня есть другая женщина. Всё? Или еще что-то хочешь услышать?
Я смотрела на него, а он — на музыкантов, играющих негромкий блюз. Девушка с очень черными блестящими волосами с душой пела по-английски. Если бы Виноградов понимал слова, он бы очень удивился — как кстати.
«I will say „Good-bye“, I will walk away, I will not look back, for I've heard you say… More than just „good- bye“, more than „farewell“, it will be as if we'd never met…» Я скажу «пока» и уйду. И всё будет так, как будто мы и не встречались никогда.
Наивная и трогательная режиссура жизни.
— Теперь всё. Нет. А как же Варька? Ты ведь говорил ей: «наша дача», «наша семья», «наша квартира», ты показывал ей комнату, где она будет жить…
— Не надо меня шантажировать Варькой. Она еще ничего не понимает. Мало ли люди расходятся… Ты что-то еще хочешь спросить, Лена?
— Она намного моложе меня?
— Она моложе тебя.
— Она лучше, чем я и Варька?
— Фу-у-у… Нет, вы лучше всех.
— Тогда зачем тебе это надо? Я ни о чем не прошу. Я не понимаю.
— Когда я сам пойму, я тебе позвоню, идет?
— А мне пока что делать?
— Тебе? Работать… Варьку растить. В уважении ко мне. Что-то она опять сегодня волчонком на меня смотрит.
А почему я должна растить ее в уважении к человеку, который вынул мою душу, потер на терочке, посолил, поперчил, потом попробовал и даже есть не стал. Не понравилось. Объелся. Захотел другого.
— Я уволилась с работы, Саша. Ты же говорил…
— Ну что, будем теперь вспоминать, кто что кому и когда говорил? Ты тоже много чего говорила и обещала.
Ну, ну, Лена, бей по морде, бей при всех, выливай в эту наглую самодовольную жестокую морду свежевыжатый морковный сок с пышной пенкой, пусть утрется этой пенкой, и уходи с гордо поднятой головой! Больше, чем «good-bye»! Как будто и не встречались! Скажи ему: «Пошел к черту»! Скажи те слова, которые ты в ярости можешь сказать Варьке! Ну что ж ты, Лена!.. Уходи и подавай на алименты — Варька же официальная дочь этого мерзавца. Спасибо моей маме — заставила его дать Варьке фамилию, как ни крутился, ни прятался тогда.
Уходи и больше — никогда! Никогда…
Я поставила стакан с соком на стол и ушла.
Несколько дней после этого меня ломало и выкручивало, как бывает, когда заболеваешь гриппом. Так болела душа, что вместе с ней болели все мышцы и кости. Я не спала, не ела, ни с кем не разговаривала. Кормила Варьку, помогала ей с уроками и просила ее не спрашивать меня, почему я молчу и плачу. Варька обнимала меня и садилась рядом.
Через несколько дней я позвонила ему ночью. Не знаю, один ли он был, он не поднял трубку, но перезвонил мне с мобильного. Наверно, не один. Неважно.
— Да, Ленка. Слушай. Ты прости, если я орал в ресторане.
— Лучше бы ты меня просто убил, чем так.
— Лен, ну, наверно, не получается у нас…
— Я не буду больше уходить с вещами…
— Да не то… Такой быт начался… Может, вернемся к тем нашим отношениям…
— Когда ты приходил то раз в неделю, то раз в месяц?
— Когда ты была моей любовницей… Ты хочешь быть моей любовницей опять, Ленка?..
— А сейчас я кто?
— Ну кто… Разве с любовницей покупают удобрения для огорода? Помнишь, ты меня спрашивала, куда девались мои… м-м-м… разные всякие там… желания… сложные… Почему у нас все стало так просто и одинаково… Помнишь?
— Конечно. Я думала, что тебе больше это не нужно…
Я радовалась, что ему больше это не нужно. Я думала, что странности и чудные желания на грани извращения переплавились в нежность. Если бы я дала себе труд сформулировать это раньше, я сама бы ужаснулась от чудовищности этой мысли.
— Мне это нужно, Леночка, нужно. Еще как. Просто желания смешались с куриным пометом и… псссы-ыть… разлетелись… То полаялись насчет засоренных фильтров в скважине на даче, то всерьез обсудили проблему моего поноса… какие тут особые желания…
— Кроме как позвонить другой?
Кто просил меня говорить это? Мастер формулировок. Мастер-ломастер.
— Ну вот, ты и сказала.
— Саша… Пожалуйста. Ты можешь все это прекратить, а? Ради нас с Варькой.
— Что прекратить конкретно?
— Эту женщину прекрати. Если можешь…
— А ты? Что можешь ты?
— Могу не покупать салаты в магазине… Могу махать в окно… — я вспомнила его недавние капризы.
— Не утрамбовывать с женитьбой… — ловко ввернул Виноградов, четырнадцать лет наслаждающийся свободой рядом со мной, первой красавицей журфака выпуска девяносто девятого года.
— Саша…
— Погоди-ка… — вдруг другим голосом сказал Саша и положил трубку.
Наверное, другая, которая еще только собирается утрамбовывать его с женитьбой, сбросила с себя во сне одеялко и проснулась. Не вздрогнула, оглядевшись? У него же полно моих и Варькиных вещей дома и на даче. На нашей даче. Где моими руками сшиты все шторы — я шью, как в древности шили — на руках, быстро, аккуратно, да еще и напевая бесконечные русские песни про то, как он уехал и не вернулся, а она все ждала и ждала, все глаза в окошко проглядела, и зиму ждала, и лето… На даче, где в четыре руки мы с Сашей красили для Варьки песочницу и качели в цвет спелого каштана. Получился цвет мореного дуба, но мы были счастливы. И красить, и смотреть, как наша Варька качается на качелях и строит из песка дачи для принцесс. Не ведая, что очень скоро на ее качелях станет качаться другая, которая тоже рассчитывает стать принцессой — на благоустроенной даче с собственной артезианской скважиной, садовником и сторожем.
Глава 4
— Леночка, — неожиданно раздался над моим ухом голос Женьки Локтева. — Какая ты умница, что пришла!.. Ты поверишь? Я звонил тебе вчера весь вечер, хотел пригласить сегодня в мой ресторан. А у тебя ни один телефон не отвечал.
— Я вырубаю иногда все телефоны, Женя. Привет.
— Я тоже, — неожиданно признался Женька. — Это твоя дочка? — он нежно потрепал Варьку по руке. Сейчас, погоди, — Женька быстро ушел куда-то своей знаменитой походкой, чуть приподняв одно плечо и
