— Ты шутишь?
— Конечно. Так получилось. Я вложил в этот дом деньги, когда здесь еще стояла панелька — пятиэтажка с картонными перегородками. И практически думать об этих деньгах забыл. Вырастут — вырастут, потеряю — так и что ж. В тот момент и рубли и доллары все равно сыпались… Я ведь не бизнесмен, ты видишь. У меня другие игры.
— Войнушка?
Он улыбнулся.
— Ага. Политика, ордена…
— У тебя есть орден?
Он кивнул.
— И не один. Может, теперь согласишься?
— Замуж?
Он обнял меня, и я опять не заметила, как обрела невесомость.
— Да ладно. Так уж и замуж сразу. Надо посмотреть, что к чему, как одна очень современная женщина только что мне сказала. Действительно, что ж так прямо — по старинке…
Мы оба посмотрели на единственное кресло, которое стояло посреди комнаты. Потом посмотрели друг на друга. Я опустила глаза, а Толя засмеялся:
— Еще есть столик на кухне. Что вы предпочитаете?
— Я предпочитаю помыть руки, — сказала я и неожиданно для самой себя поцеловала его губы, которые были слишком близко от меня.
Он запрокинул мою голову. И я растворилась в нем. Почти до конца. Одна мысль не дала мне возможности раствориться полностью.
— Осторожно, только, пожалуйста, осторожно, — кажется, говорила я вслух.
— Ну и что ты скажешь? — спросил он меня, когда мы сидели, обнявшись в единственном кресле.
Я со страхом прислушивалась к малышу и думала только об этом — если что случится, — я себе не прощу никогда. На всю оставшуюся жизнь. О чем думал Толя, я не знаю.
— А? Что скажешь? — повторил он и провел губами по моему виску.
— О чем?
Я чуть отстранилась и посмотрела в его глаза — хоть рассмотреть глаза человека, с которым я только что забыла, почти забыла о том, что я не просто женщина, а как говорят священники — женщина «непраздная», человека ращу в животе. Глаза у него оказались серые — обычные. Со светлыми ресницами.
— Ты согласна выйти за меня замуж?
— Ты посчитал моих детей?
— Да.
— Н-наверно, согласна.
— Тебе надо подумать?
— Да. Нет. Не знаю… — Я вздохнула. — А ты подумал?
Он засмеялся.
— Да.
Я умылась, мы поискали на кухне, нельзя ли сделать чай или кофе, ничего не нашли и решили быстро выпить кофе где-то по дороге. В машине он меня спросил:
— Так где вы сейчас живете?
— Я сняла квартиру, то есть комнату.
— Господи… — он внимательно посмотрел на меня. — Почему ты мне не позвонила?
Я промолчала.
— Ты тогда звонила… Понятно.
— Да, после суда. Я совсем растерялась.
— Я вас прямо сегодня заберу. У меня, правда, одна комната, но очень большая, и кухня — огромная.
Я посмотрела на него.
— На кухне буду спать я, а вы с Варей — вместе. Пока. И надо быстро отремонтировать эту квартиру, безо всяких бегающих по потолку огоньков. Ты можешь заняться?
Я вспомнила, как истово, с увлечением и радостью я занималась сначала Сашиной дачей, потом перепланировкой той самой квартиры, где мы должны были уже полтора года как жить… Как до мелочей представляла, где что будет стоять, какого цвета будут шторы в Сашиной комнате и обои в прихожей…
— Да, могу, наверно. Только мне нужно сейчас писать сценарий. Ты же слышал — при тебе позвонили из кинокомпании. Они покупают то, что я написала. Но наверняка потребуются какие-то изменения…
— Я ничего не знаю об этом. Расскажи, пожалуйста.
— Толя…
— Да?
— Ты можешь остановить машину на секунду?
— Тебе нехорошо?
— Нет, все в порядке.
Он остановил машину и повернулся ко мне. Внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Да, я тебя люблю, ты ведь это хотела услышать? Да, я пропишу тебя сразу в эту квартиру и Варю тоже. И оформлю на тебя собственность. Чтобы вы не были больше бездомными. Для человека это не менее важно, чем любовь. Так?
— Ты что?! — я смотрела на него во все глаза.
Я действительно хотела узнать, спросить, убедиться, услышать — ведь он не произносил этого — про любовь, не про собственность. А как же без пароля, без слов, которые являются кодом и вмещают в себя все то, что человечество успело понять и принять, на сегодняшний день, про любовь.
«Я тебя люблю» — значит, я хочу с тобой жить, жить честно. Так понимаю я — комсомолка. Я тебя люблю, и я хочу быть с тобой в горе и радости, до последнего дня моей жизни — так понимаю я, христианка. Я тебя люблю, и, значит, хочу быть близка только с тобой, пожалуйста, не проси меня целовать Милку или твоего друга. И я не хочу, чтобы ты жил также с нашей будущей соседкой, даже если она будет моложе меня на пятнадцать лет. Ведь кто-то из подъезда точно будет моложе меня…
Но при чем тут жилплощадь и права на нее? Наверно, хорошо, что он сам сказал об этом, но…
— Прости, может прозвучало грубовато — все в одну кучу. Но я хочу, чтобы у тебя не было сомнений — со мной тебе будет лучше, чем сейчас. Во всех отношениях. Очень рационально, разве не так? — он поцеловал меня и погладил по голове.
Как можно было после таких слов сомневаться в истинности чувств этого крупного мужчины, большого начальника, офицера и в общем-то несколько первобытного, но красавца?
— И можешь мне поверить, о твоей жизни у меня было время подумать, — добавил он.
А я подумала: «Господи. Я тебя благодарю, если только это не шутки рассерженного Творца — я ведь и это раскритиковала, и то: и аппендицит ей не нравится, и в тайные замыслы Создателя все пытается проникнуть, понять — а зачем, а почему. И зачем нам каждодневные соития, и почему зубов не хватает на всю жизнь…»
Мне так хотелось спросить — а давно ему пришла в голову такая странная мысль — жениться на мне? Но я не спросила, потому что это вопрос сродни тому, когда я однажды попыталась спросить Женьку:
— А как ты это играешь?
И он в ужасе замахал руками:
— Нет, нет… не спрашивай даже…
«А как тебе пришло в голову это написать? А почему ты в этом спектакле чуть заикаешься? А зачем ты на этой картине нарисовал такую загогулину, на хвост похожую? А можешь сказать, в какой момент ты меня полюбил? И надолго ли?..»
