позже. Когда росла и мешала удовольствиям ненужная Варя, болтающаяся между мной, ненужной, и нужным нам обеим, но совершенно недоступным для общения сычом. Жизнь по его программе, потому что есть только его желания, его биоритмы, его гости, его покупки, его болезни и внезапные увлечения. В этом можно раствориться до полной потери себя. Что я и собиралась сделать, готовясь жить под одной крышей с Александром Виноградовым.
У Виноградова № 1 было два известных мне состояния — зеленой тоски и тоски светлой. Несчастный человек, он делал несчастным всех, кто попадал в сферу его любви. Не любить его, если он любит тебя — было невозможно, почти невозможно. А полюбив, ты становишься рабом его плавных и резких переходов из одного состояния в другое — из светлого в зеленое и обратно.
А теперь — еще вот это. Вот он какой — номер два…
— Первая жена не справилась, ушла, вы знаете об этом? — Будущая свекровь, если она в такой ситуации ею будет, конечно, решила-таки договорить. Настоящая мать сыча.
— Что-то девушки притихли? — Толя заглянул в столовую и мгновенно оценил ситуацию.
— Притираемся, — ответила Толина мама. — Приглядываемся, как, кого, за что удобнее кусать — в будущем.
— Лучше бы о свадьбе поговорили. Мам, ты еще не слышала? У меня скоро свадьба. Обсудите меню, наряды. Во что жениха нарядить — во фрак или в смокинг. Надевать ли мне ордена…
— И еще я в кино буду сниматься, — сообщила Варя. — В мамином кино играть главную роль. Получу много денег и сама сниму квартиру. Чтобы маме не жить по углам.
— Я ж говорила — из корыстных соображений, — подмигнула мне будущая свекровь.
Ответила ей Варька, не понявшая намека:
— Нет! Просто чтобы нам было где жить! И чтобы была справедливость.
— Вот так, понятно? — подытожил Толя, и был единственным, кто смог удержаться от улыбки.
Варя зарделась и крепко взяла меня за руку.
— Я вас бабушкой буду называть, но лучше не буду, хорошо?
— Хорошо, — согласилась Толина мама. — А почему?
— Моя настоящая бабушка очень не любила маму, она ее не пускала на порог, — Варька как-то ненароком отправила Ирину Петровну в прошедшее время. — А вторая бабушка Лиля не разрешает себя бабушкой называть.
— И… как ты ее называешь? — несколько растерялась Толина мама.
— Изабеллой. Так ее в театре звали.
— Понятно. Тогда зови меня, пожалуйста, Марусей, меня так Толин папа звал. Мне очень нравилось, но больше никто так не называл.
— А как вас по-настоящему зовут? — серьезно спросила Варя. Я бы не сказала, что она была насторожена по отношению к будущей бабушке.
— По-настоящему… Милена Аристарховна.
Варька застыла.
— Я постараюсь, — сказала она через мгновение и осторожно проговорила, — Милена Арестантовна…
— Баба Маруся — проще! — неожиданно весело подсказала Толина мама.
Толя стоял в проеме двери, переводил взгляд с одной «девушки» на другую, включая меня, и только слегка качал головой.
— Сложный женский мир, да, Толя? — тихо спросила я.
— Да уж…
— А вы придете к нам на свадьбу? — спросила осмелевшая Варя, всю жизнь старательно копившая в своей душе всех любящих и нелюбящих родственников, близких и далеких. Время от времени она принималась перечислять их. Иначе, чем двумя-тремя семитскими генами, я себе эту мощную родственную установку в ее юной душе объяснить не могла.
— Приду, — пообещала Милена Аристарховна. — Только у меня еще платья нет.
— Жалко… — вздохнула Варька. — Надо купить. А у меня есть. Тоже белое, как у мамы, и длинное.
Глава 18
Праздник был организован за три дня в прекрасном загородном ресторане «У Мартына». Там же, на втором этаже находится маленькая гостиница, где на субботу-воскресенье Толе пришлось оплатить все номера.
У меня было немного странное ощущение с самого раннего утра. Я волновалась, радовалась, и еще мне казалось, что я всех обманываю. Но потом — в суматохе, переездах, цветах, подарках, улыбках и слезах (плакали Нелька, Павлик и я сама) — все встало на свои места.
Позже всех приехала Ольга, которую я все же пригласила, понимая, что не приглашу — покажу, что не приняла ее дружбы, а приглашу — нарушу обещание, которое не давала. Обещание не иметь больше дела со слабой, избалованной, малодушной, эгоистичной половиной человечества — той, что мешает жить нормальным, хорошим женщинам, которые не требуют ничего особенного, лишь то, что заложено природой. Любить друг друга, быть верными, прощать, жалеть, рожать детей, вместе их растить… Ольга со мной в разговоры не пускалась, ходила поодаль одна, высоко запрокинув голову и улыбаясь.
За волнообразным обедом, продолжавшимся часа четыре — мы выходили гулять, кататься на лодке, потом возвращались к следующему блюду — Ольга сказала тост. Она великолепно выглядела, на тридцать с небольшим. Я видела, как к ней подходил знакомиться мужчина из Толиных гостей. Она молча смотрела на него, пока он что-то говорил, молча улыбнулась и отошла от него, медленно помахав над головой рукой с изящно сложенной фигой.
Когда подали запеченного кролика с трюфелями, объявив блюдо — так придумал Толя, все наперебой стали обсуждать, что же такое трюфели, а Ольга постучала ножиком по бокалу и встала.
— Мне хотелось бы произнести тост. Вы позволите? — обратилась она почему-то к Толе, думаю, «из вредности».
Толя разулыбался.
— Встретились однажды американка, француженка и русская, — начала Ольга, с приятнейшим выражением лица, ни на кого в отдельности не глядя. — Француженка и говорит: «Если женщина в тридцать восемь лет чувствует себя старой, она не с тем мужчиной живет». Американка отвечает: «Или вовсе ни с кем не живет…», а русская посмотрела на них и говорит: «Да колготок у нее нет целых, вот и все!»
К этому моменту замолчали уже все. В полной тишине Ольга закончила:
— Предлагаю выпить за то, чтобы с мужем Толей наша Лена никогда не чувствовала, сколько ей лет.
— А при чем тут колготки? — спросил один из Толиных гостей.
— А это чтоб ты спросил, — ответила Ольга, подняла бокал и выпила.
Почти все рассмеялись и тоже выпили за мое счастье и целые колготки. Ольга вскоре уехала, не попрощавшись и оставив мне в подарок факсимильное издание Чехова.
За легким ужином попросил слова Харитоныч. Толя для начала представил его гостям не только как своего предшественника по службе, но и как одного из корифеев советской политической журналистики. Сейчас Харитоныч скорее походил на поэта. Он встал с листочком и, несколько смущаясь, действительно прочитал стихотворение, предупредив, что это не его. Стихотворение было очень длинное, но, на счастье, самые лучшие строчки были в конце. И подуставшие, заерзавшие гости даже искренне похлопали, когда он прочел:
