палец: – И это – образованный человек, мастер, чего уж там говорить обо всех прочих. И много таких дураков из Матаро убежало?
Николас Глейдахо потупился:
– Да хватает. Я вот продал свой дом!
– Вот дурень! – покачал головой Вожников.
– Точно, дурень! – неожиданно согласилась до того молчавшая женщина. – А я ведь ему говорила – обожди! А он – все говорят, говорят… вот и наслушался разных бредней…
– Насчет бредней – это ты верно заметила, э-э-э…
– Люсия меня зовут, сеньор. Хорошо, я еще не все продала!
– Как не все? – изумленно моргнул бондарь.
– Мастерскую только заложила… хоть ты мне и поручил продать.
– Ах вон оно что! – обманутый собственной супругой Николас сдвинул на затылок шапку. – То-то я и смотрю, что-то денег выручили мало. Так ты, значит…
– Повезло тебе с супругой, мужик! – снова расхохотался князь. – В общем, так – спокойно возвращайся обратно. Кстати, ты знаешь, сколько «король варваров» берет налогов с домовладения и мастерской?
– Сколько?
– Двадцатую часть! Что, не веришь? А в жареных младенцев поверил, господин бондарь!
Было ясно, что кто-то распускал самые гнусные слухи. Кто? Король Альфонсо? Кастильские регенты? Обоим это было бы выгодно… на первый взгляд.
– Ладно, в Матаро разберемся, кто там воду мутит, – себе под нос пробормотал Вожников. – Скоро уже и будем. Эй, Николас, можешь ехать обратно с нами! Никто не обидит.
Сняв шапку, бондарь поклонился в пояс, а следом и вся его семья.
– Да, мы поедем, – сказала за мужа Люсия, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся вовсе не такой уж и пожилой, даже более того – вполне симпатичной дамой. В отличие от мужа, она даже не побоялась спросить: – Кто же вы такой, почтенный сеньор?
Князь улыбнулся:
– Тот, о ком вам все уши прожужжали. Король варваров!
– Ой! А с виду такой приличный мужчина…
Глава III
Матаро
Спустившись по узкой, заросшей высокой травой тропке к реке, Анна-Мария подобрала юбку и попробовала босой ногой воду – не такая уж и теплая, однако если и дальше так будет жарить, так быстренько можно искупаться. Правда, не забыть привязать коз, а то разбегутся по кустам – ищи их потом, не дозовешься, а уж если, не дай бог, затеряется хоть одна козочка… Дядюшка Бергам хоть и не злой, зря сироту не обидит, а все ж скуповатый, месяца три за пропажу отрабатывать заставит – и коз пасти, и в доме прибрать, и во дворе управиться, работы в хозяйстве старого Бергама хватало, особенно после смерти супруги, тетушки Карисы, царствие ей небесное. Анна-Мария, правда, тетушку и видала-то всего один раз, еще в раннем детстве, но много хорошего о ней слыхала – матушка покойная рассказывала. Д-а-а… хорошо хоть родственник есть – дядюшка Бергам, а то б куда Анна-Мария подалась-то, когда дом за долги забрали? Да ладно бы дом, а то так – хижину, но все равно жалко, а пуще того жаль скот: двух стельных телочек, нетеля да уток, славные были коровушки, и утки – славные… Да что уж теперь вспоминать?! Еще хорошо саму отрабатывать не заставили.
Так и в самом деле – искупаться? Девушка посмотрела в воду, уже не такую высокую, как неделю назад, зеленоватую, с качающимися лучиками солнца. Ох и жарит! Анна-Мария посмотрела по сторонам – да кого тут бояться-то, место спокойное, глухое, дорога на Матаро вроде бы и рядом, но и не так чтоб уж слишком – к реке-то спуститься и поближе удобные тропинки есть. А эта тропинка – ее, Анны-Марии, и место это ее, и коз… нет, козы все же дядюшкины.
О, пресвятая Мадонна Монтсерратская!
Девушка уже скинула было юбку, да, вспомнив о козах, торопливо натянула обратно и со всех ног бросилась по тропинке вверх, к кустам орешника, чернотала и дрока, где на небольшой, заросшей сочной зеленой травой полянке, позвякивая медными колокольчиками-боталами, паслись три козы.
– И-и-идите-ка сюда, милые… Ой!
Анна-Мария вдруг оборвала фразу на полуслове, почувствовав, что здесь, на полянке, кроме нее самой и коз находился кто-то еще – таился за черноталом, взглядом нехорошим жег – видать, замыслили козу украсть, не иначе!
– А ну-ка, пошел прочь! – взяв в руку палку, гневно обратилась к кустам девушка.
О, когда надо, юная пастушка умела быть грозной! Однажды она даже прогнала с дороги злобного соседского кобеля, хоть тот и рычал, и лаял, а вот уступил-таки, убежал, поджав хвост. Так и сейчас будет…
– Ну? Кому я сказала-то?
– Не ругайся, красавица, – выбрался из кустов скромный монах в капюшоне. – Я вовсе не собираюсь воровать твоих коз, как ты, верно, подумала. Просто прилег отдохнуть в тенечке – а тут ты.
– Ой! – девчонка заметно смутилась. – Простите, святой брат, я вас и вправду приняла за вора.
– Ничего, лучше уж в эту сторону ошибиться.
Коричневый шерстяной капюшон – такой же, как и ряса, – прикрывал лицо монаха наполовину, так, что вовсе не было видно глаз, и Анна-Мария не очень понимала, как святой странник ее вообще разглядел, тем более назвал красавицей, что было очень даже приятно. Ведь на самом-то деле пастушка у местных парней не такой уж и красивой считалась: тощая, да и грудь едва выросла, к тому же – золотисто-рыжая, да еще веснушки.
– Славно на тебя смотреть, красавица, славно – ты, словно солнышко, сияешь вся! И глазки у тебя красивые…
– Да ладно вам, святой брат, – еще больше смутилась девушка.
Ей вдруг почему-то захотелось, чтобы этот добрый – несомненно, добрый! – странник поговорил бы с нею подольше, еще что-нибудь хорошее сказал, ведь добрых и хороших слов так мало в нашей жизни, куда меньше, нежели злых, уж это-то Анна-Мария давно по себе знала, мало кто с ней по-доброму говорил: дядюшка Бергам – тот все больше ворчал, местные деревенские ребята обзывались, она ведь для них приезжая, чужая. Правда, был там один мальчик по имени Себастьян, младший сын мельника…
– Ты слышишь ли меня, девица?
– А? – тряхнув головой, пастушка оторвалась от своих мыслей, даже сына мельника перед собой не представила – монах помешал, отвлек.
– Ты что же, спрашиваю, одна здесь? – Странник поправил на голове капюшон.
И как же не жарко-то? Наверное, Божье слово от жары спасает.
– Одна, – повела плечом Анна-Мария. – А что? Деревня-то наша близко, да и город недалеко.
– Вот-вот, недалеко… В Матаро-то всякого народу хватает. – Монах покачал головой, как показалось девушке, с укоризной, но и это пришлось собеседнице по душе – хоть кто-то проявил участие, побеспокоился, пусть хоть так, можно сказать, шутя.
– Ничего, – улыбнулась пастушка. – Места у нас тут спокойные, да все люди – свои.
– Хорошо, что свои. – Странник словно бы к чему-то прислушался, помолчал немного, а потом предложил:– Семечек хочешь? Хорошие семечки, сушеные, тыквенные.
Сняв с плеч котомку, пилигрим развязал мешок и опустил туда правую руку, как показалось девчонке, с каким-то странным лязганьем. Впрочем, мало ли что молодым девам иногда кажется? А этот монах – человек, по всему видно, хороший, добрый, – вишь, как с ней разговаривает, красавицей назвал, о жизни участливо справился, семечками вот угощает от всего сердца… Такому можно все рассказать, как на исповеди.
– Ну… угостите, святой брат.
Вообще-то, тыквенные семечки Анна-Мария не очень любила, и даже более – терпеть их не могла, особенно после того, как года три назад такое вот семечко попало на больной зуб, да так, что едва вытащила, потом пришлось к знахарке идти, зуб-то разболелся, зараза, заговаривать надо было.
Не любила девчонка семечки, а вот ведь подставила ладонь… и тут увидела вдруг глаза монаха –