– Зачем?
– Хотела физиономию расцарапать...
– Вот совпадение, а я тебя найти хотел, чтобы синяк под глаз поставить...
– Завтра увидимся у следователя Николаева...
– Он не следователь, он старший опер... Можно и сегодня увидеться... Я согласен все дела бросить и к тебе сорваться...
– Ты где сейчас?
– Есть у меня такой товарищ по фамилии Волк... Мы с ним водку пьем за твое здоровье и благополучие...
– Не упейся совсем, а то завтра на очной ставке дураком будешь выглядеть...
– От свидания, значит, хитро уклоняешься...
– Бегом убегаю...
– Я не догоняю, беги...
Онуфрий отключился и с мрачным лицом убрал трубку.
Я снова взялся за тетрадь...
...«В камере лейтенант Угаров встретил меня удивленным вопросом в глазах. Он ожидал, должно быть, что меня приволокут, как покойника, за ноги, но я пришел сам и почти бодро. По крайней мере, ему так намеренно показал. Лейтенант кружку приготовил, мне протянул. У меня опять в горле спазм начался, но я протянутую кружку отстранил.
– Мовсаев чаем напоил...
Знал бы кто, какого труда мне стоило отказаться от воды. Но очень не хотелось показать Угарову, что я прибегаю к его услугам. Будет невтерпеж, сам встану и кружку возьму. Это не его собственность, а собственность камеры...
– И что он? – вопрос, наверное, относился к Мовсаеву.
– Батя из Моздока звонил... Переговорили...
– И что?
– Ничего... Об обмене разговаривали...
Больше я никакой информации давать не стал, вопросы просто демонстративно не услышал, лег на свой топчан и традиционно к стенке отвернулся. Да и, говоря по правде, мне в самом деле очень хотелось выспаться. Я уже привык, что не сплю ночью из-за боли после вечернего допроса. Потом утром долго отсыпаюсь. А сразу войти в другой график мне трудно.
Не знаю как, но информацию о возможности обмена довели до всех. У нас к этому времени возобновили прогулки во дворе гауптвахты. Прогулки и раньше были, как только нас в Шали перевезли. Потом кто-то отменил их. Может быть, даже не отменили, а посчитали лишним время тратить на нас. И перестали выводить. Сейчас снова начали. Это уже были хорошие признаки, намечалось послабление режима содержания. Еще лучшим признаком было то, что меня перестали вызывать на вечерние допросы. Три дня не вызывали. И я за эти три дня «отпуска» почувствовал бы себя почти здоровым, если бы не мучила непроходящая боль в грудной клетке. Отчего-то становилось временами трудно дышать. Я не большой любитель жаловаться и никому словом об этом не обмолвился. Только на прогулках старался держаться подальше от охранников, которые курили. Табачный дым не выносил... А едва ближе к солдатам оказывался, они вопросами засыпали... Вернее, одним и тем же вопросом: когда? Когда состоится обмен? Но не мог же я им сказать, что высшее командование обменом не обеспокоено и только бригада по собственной инициативе пытается что-то сделать. А другой информацией я не располагал.
В один из этих дней нас даже хорошо накормили. И караульный, немолодой чечен с большим шрамом от ожога на скуле, сказал, что из бригады прислали три коробки тушенки и мешок крупы. Конечно, нас кормили не тушенкой, а какими-то помоями... Зато помоев дали много...
Через три дня меня, опять же утром, повели на допрос. Я уже понял, что если ведут утром, значит, к Абу Мовсаеву. И не ошибся... Тот же кабинет, тот же чай в стакане с серебряным подстаканником и полная комната дыма. Форточки в окне не было, да и окно по причине подступивших холодов было оклеено полосками газет, чтобы не продувало. Я сразу закашлялся...
Мовсаев теперь недолго думал, он был раздражен и готов был сорвать зло на мне.
– Звони своему полковнику... Пусть он срочно связывается с Цоголовым... Ваше командование на смех подняло наши списки... Они не хотят вас менять... Скажи, что, если списки не утвердят, мы всех вас расстреляем... По одному в день... Нам наши люди нужны, а вас просто так кормить мы не намерены...
Он протянул мне трубку, а сам стал резкими нервными нажатиями кнопок набирать номер.
На этот раз дежурный попался знакомый, стал вопросы задавать, и мне пришлось повторить, что я звоню из плена, и попросил быстрее соединить с Батей. Я умышленно назвал так полковника при Мовсаеве, чтобы подтвердить то, что сказал три дня назад. Не то он в самом деле заподозрит, что я сын полковника, тогда уж добра вообще не жди, и требования по моему обмену будут в несколько раз завышены. Конъюнктуру рынка чечены чувствуют носом и всегда знают, где можно урвать лишний кусок...
– Как дела, Леня? – сразу спросил полковник.
– Здравия желаю... Вот тут Мовсаев говорит, что наше командование списки для обмена не утверждает...
– Я в курсе... – сказал полковник мрачно. – И это даже не командование... Это решение идет свыше... Менять будут военнопленных на военнопленных... А Мовсаев желает в обмен на вас получить осужденных по серьезным уголовным статьям...
– Тогда никакого обмена не будет! – сказал в микрофон Мовсаев.
– Держитесь там, Леня... – полковник словно бы и не слышал слов чечена. – Обмен будет только равноценный...
Мовсаев раздраженно отключил телефон и крикнул караульного.
– Уведите...
Я вида не показывал, как расстроен сообщением. И очень боялся, что на прогулке станет что-то известно солдатам. Стало же им известно, что готовится обмен, может кто-то и новую весть разнести. Но прогулку в этот день не проводили... И больше не проводили вообще...»
Я отложил тетрадь и встал, чтобы сходить на кухню за новой бутылкой.
– А тебе не хватит? – спросил Онуфрий.
– Не волнуйся, у меня еще есть... – отшутился я.
– Дружище, я и так уже половину твоих слов не понимаю... Язык у тебя на множество узелков, похоже, заплетается...
– Тогда сам читай, – справедливо предложил я. – Я уже устал...
– Тебе надо пить бросать...
– Брошу... Брошу пить, куплю себе хорошую машину... – я готов был в грудь себя кулаком ударить и поклясться, что так и сделаю.
– Чем тебе твой «Патрол» не нравится?
– Нравится... – сказал я с высоким пафосом. – Но это в народе не поймут... Я себе хорошую «жучку» куплю... «Десятку» или «Калину», и буду таксистом работать... Тогда и пить не потянет... Это точно...
– Да... «Патрол» только для дальних рейсов по пересеченной местности... Таких рейсов много не выпадает... – Онуфрий встал. – Пожалуй, я не буду тебе мешать уставать... У меня сегодня настроение не пьяное... Поеду-ка я домой, посмотрю, что там после обыска творится... Тебе проще, тебе только в одной комнате порядок наводить... А мне аж в трех... Домработница только послезавтра появится... А до послезавтра в таком бардаке жить – это выше моих привычек...
– Скромнее существовать надо... – дал я деловую и одновременно духовную рекомендацию, но отговаривать не стал, видел, что Онуфрий слегка не в настроении. – Выпить захочешь, приезжай... Я тебе, чесс-слово, всегда рад...
– Да... Но ты сегодня уже, кажется, не читатель. Дай мне тетрадку на ночь... На похоронах верну, обязуюсь...
– Бери... Я уже до завтра начитался...
Онуфрий ушел, а я, совершенно не испытывая при этом жалости и сочувствия, основательно отругал себя за крепкую голову – всегда завидовал людям, которые стакан жиденького вина высосут и сразу спать ложатся, да еще до кровати, случается, натуральным образом на четвереньках добираются... А тут пьешь и пьешь, как в унитаз выливаешь, и все мало... Но крепкая голова дается от природы, и сменить ее человек самостоятельно не в силах. Впрочем, не самостоятельно, кажется, тоже... Слышал я об операциях, когда руки или ноги пришивают... Вот о том, что пришивают голову, слышать не доводилось... И слава богу... На врачей надежды мало, они могут по ошибке и чужую пришить... Недавно в газете читал... В Америке женщина только родила второго сына, и на четвертый день после родов ее переводят в другое отделение и отрезают ей и руки, и ноги... И только на следующий день хватились, что операцию сделали другому человеку. Надо было проводить ампутацию женщине с похожей фамилией, у которой какая-то инфекция в гангрену перешла... А если так вот врачишки голову пересадят не ту... Нет, врачам, как и ментам, я не верю... Нашим врачам тем более...
Я заглянул в ванную комнату, посмотрел на свое отражение. Отражению верить можно, оно к врачам и к ментам отношения не имеет... Иногда с ним и поговорить можно, и выпить... Но сегодня оно не слишком хорошо выглядело, и я решил отражение временно не спаивать. Пусть отдохнет, а я один с задачей справлюсь...
И – начал усердно справляться...
Время как-то потерялось, где-то плавало отдельно от реальной жизни за столом, и я не ощутил, сколько я справлялся с задачей. Только когда звонок в дверь раздался, я на часы посмотрел. Половина первого...
Похоже, Онуфрий испытал все-таки желание выпить в хорошей компании... Больше в это время ко мне никто прийти не может... Но я все же взглянул в дверной глазок. И очень удивился, увидев знакомое лицо, которое никак не ожидал увидеть перед своей дверью...
Дверь я не просто открыл, я ее гостеприимно распахнул, но передо мной, к удивлению моему, стоял другой человек и держал в руках пистолет. Мысль мелькнула – хорошо, что я, торопясь выпить основательнее, забыл снять бронежилет, и хорошо, что Онуфрий именно бронежилет скрытого ношения пожелал купить, который под свитером и не видно...
Но тут же сообразил, что глушитель навернут на старенький пистолет «ТТ»... От этого пистолета бронежилет не спасает...
Выстрелы прозвучали глухо...
Один за другим...
Потом более громко упал на пол брошенный убийцей пистолет. Все соответствует законам жанра... Это было последним, что я услышал и подумал...
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
