От поддельного меха диванов и кресел все еще пахнет попкорном.
Это теория миссис Кларк. Ее собственное расширение теории мистера Уиттиера.
В мире есть боль, ненависть, радость, любовь и война, потому что нам хочется, чтобы они были. Нам нужна эта трагедия, чтобы приготовиться к испытанию встречей со смертью, когда нибудь.
Мать Природа сидит, вытянув руки перед собой, как лунатик. Растопырив пальцы, она изучает размазанный узор, нарисованный хной у нее на коже. Водит пальцем вокруг основания каждого пальца на другой руке. Щупает кости, какие они в толщину. Она говорит:
– Как вы думаете, Леди Бомж была готова? А мистер Уиттиер? И миссис Кларк пожимает плечами. Она говорит:
– Разве это имеет значение?
Сидя на поддельных мехах рядом с Матерью Природой, Директриса Отказ обмотала себе запястье нейлоновым чулком. Правой рукой она затягивает чулок еще туже, так что пальцы на левой руке белеют. Они становятся белыми белыми, так что даже бледная кошачья шерсть смотрится темной на фоне этой синюшной белизны. Пальцы теряют чувствительность, и поникают, и вяло свисают с кисти.
Святой Без Кишок сжимает левой рукой большой палец на правой. Ощупывает его весь: снизу вверх, сверху вниз – чтобы запомнить каждую впадинку, каждую выпуклость, каждую выпирающую костяшку. На потом. Когда пальца уже не будет.
Мы все сидим, наблюдаем друг за другом. Ждем, пока не появится следующий поворотный момент сюжета, пока не прозвучит диалог, который можно словить и припрятать для нашей коммерчески выгодной версии правды.
Агент Краснобай переводит видоискатель камеры с одного лица на другое. Сетчатый микрофон диктофона выглядывает из нагрудного кармана графа Клеветника.
Это мгновение – предвестие. Сейчас будет подлинный ужас. Оно уже пишется поверх смерти мистера Уиттиера, записанного поверх смерти Леди Бомж, записанного поверх Мисс Америки, держащей нож у горла мистера Уиттиера.
Мать Природа обращается к миссис Кларк:
– Так за что вы его любили?
– Я пришла сюда не потому, что любила его, – говорит миссис Кларк. Она говорит, повернувшись к Агенту Краснобаю: – И не надо меня снимать. На видео я выгляжу просто кошмарно… – И все же она улыбается, миссис Кларк, под жарким прожектором видеокамеры. Улыбается, стиснув зубы. Ее закачанные силиконом губы растягиваются в клоунской улыбке. Она говорит: – Я пришла потому, что увидела объявление…
И она доверилась этому человеку, о котором вообще ничего не знала? Пошла за ним, стала ему помогать? Даже зная о том, что он заманит ее в ловушку? Как то это сомнительно.
Преподобный Безбожник с его лицом, словно сшитым из кусочков сырого мяса, с его сбритыми бровями, с его ногтями, такими длинными, что он даже не может сжать руку в кулак, говорит:
– Но вы плакали…
– Каждый апостол или ученик, – говорит миссис Кларк, – который бежит за своим спасителем, он в то же время бежит от чего то другого.
Под злобными взглядами гипсовых воинов, под бумажными орхидеями, выкрашенными и сложенными на манер настоящих, миссис Кларк говорит, что у нее была дочь. И муж.
– Касси было пятнадцать, – говорит она. Она говорит:
– Ее звали Кассандра.
Миссис Кларк говорит, иногда, когда полиция находит тело жертвы убийства, в неглубокой могиле или просто где нибудь под кустом, там устанавливают микрофон. Это стандартная процедура.
Она кивает на Графа Клеветника, на диктофон у него в кармане.
Полицейские прячутся где нибудь неподалеку и слушают. На протяжении нескольких дней или даже недель. Потому что убийца почти всегда возвращается к своей жертве, чтобы поговорить. Почти всегда. Нам всем нужен кто то, кому можно было бы рассказать историю своей жизни, а свое преступление убийца может обсудить только с тем человеком, который точно его не накажет. Со своей жертвой.
– Даже убийце нужно с кем нибудь поговорить, рассказать о себе, и эта потребность так велика, что он непременно придет на могилу или к телу, которое уже начало разлагаться, сядет рядом и заведет бу бу бу на несколько часов. Пока его собственные слова не наполнятся для него смыслом. Пока убийца сам не поверит в историю о своей новой реальности. В которой его преступление было правильным,
Вот почему полиция ждет.
По прежнему улыбаясь, миссис Кларк говорит:
– Вот почему я пришла сюда. – Она говорит: – Как и всем вам, мне просто хотелось рассказать свою историю…
В теплом круге света видеокамеры, миссис Кларк говорит:
– Я вас очень прошу. Пожалуйста. – Она закрывает лицо руками и говорит сквозь плотно сжатые пальцы: – Именно видеокамера и погубила мой брак…
Глядя в прошлое – Стихи о миссис Кларк
– Вы готовите для себя преемника, – говорит миссис Кларк, – чтобы он занял ваш опостылевший за долгие годы пост.
Когда растите и воспитываете ребенка.
Миссис Кларк на сцене, руки скрещены под грудью, так чтобы локти лежали в ладонях – чтобы поддержать бюст, на который отважилась та, другая женщина, которая была смелее.
Та, которую было труднее сломить.
Эта грудь – напоминание об ошибках, которые, как она очень надеялась, станут ее спасением.
Ее веки обведены ярко оранжевым: самый писк моды для перманентного макияжа лет двадцать назад; губы, закачанные силиконом до размеров и формы больших присосок.
Выкрашены в перманентный, давно забытый оттенок заиндевелого персика.
Ее прическа и стиль одежды застыли на той отметке из прошлого.
Когда она потеряла уверенность и отказалась от дальнейших рискованных экспериментов.
На сцене вместо луча прожектора – фрагменты из фильма:
кадры семейной хроники.
Девчушка в бумажном колпаке,
С резиной под подбородком,
Задувает пять свечек на торте.
– Прежде, чем тебя спишут в утиль, – говорит миссис Кларк, – ты учишь этого маленького человечка:
Не трогай! Там горячо!
Убери ноги с дивана!
И еще: ни в коем случае не покупай вещи с пластмассовой молнией.
Делая подобные замечания, ты волей неволей оглядываешься назад, на каждый сделанный тобой выбор.
На каждое звено в длинной цепи уроков за всю свою жизнь.
И глядя в прошлое, вспоминая прожитые годы, ты начинаешь осознавать, как мало ты знаешь, как скуден твой жизненный опыт, как ограничена твоя жизнь.
Жизнь, где все было мелким:
и присутствие духа, и любопытство.
Не говоря уже о стремлениях.
Миссис Кларк на сцене, от вздоха вздымаются груди, огромные, как горы суфле,
или большие буханки хлеба,
а потом опускаются, оседают, ложатся на место.
